Недавно я рассказывал о связи этики и эпидемий в Римский период. И на этом фоне можно увидеть, что ключевой спор двух школ (эпикурейцев и стоиков) очень сильно напоминает современное расхождение между психотерапевтическими школам. В обоих случаях принципиальный концептуальный выбор (определяющий и теорию, и практику) идет по линии «свобода выбора/детерминация» и по акценту на «смысл или удовольствие». Сегодня я расскажу о стоицизме, а в следующий раз об этике Эпикура.
Как они бы выстроили свою этическую нотацию и какие аспекты современности подверглись бы нравственному порицанию? Насколько я понимаю, общий дух этих этических систем, позволяет судить о том, что они бы легко вписались в актуальное сегодня.
Все эти школы без исключения спокойно отнеслись бы к обществу потребления и современным государствам, с симпатией приняли идею равенства полов и свободы слова, аборты и культурный космополитизм, существование интернета, виртуальности и порнографии (хотя в римскую эпоху откровенные изображения воспринимались совсем по-другому). Однако они весьма вероятно предпочли бы меритократию, а не современную демократию, и безмятежно приняли бы многие другие формы дискриминации.
Более того, здесь важно обратить внимание и на разницу школ в отношении того, что мы сегодня называем «нормой». Стоики верят в норму, причем объективную, установленную природой, а не человеческими договоренностями, в то время как эпикурейцы относятся к ней более гибко, а скептики и вовсе отрицают (правда, не ее существование, а нашу возможность обнаружить ее). Эта разница как раз и позволит нащупать ту специфику оценки современности, которую могут дать эти направления.
Надо признать, учение стоиков оказало большое влияние не только на философию, но и на образ интеллектуала, хотя мне и несимпатичен стоицизм в версии Марка Аврелия, Сенеки или ранних стоиков – меня смущает прежде всего их моральный ригоризм, высокомерие и пассивная безучастность. Все эти черты слишком похожи на героизацию того, кто струсил жить. В то же время мне интересен Эпиктет – и его тексты, и современные интерпретации (например, у Пфаллера, Слотердайка), но думаю, в нем меня больше привлекает дерзость, а не стоицизм. Сама предпосылка этики стоицизма кажется искусственной и противоречивой нормой, которую выдают за закон мироздания.
Стоики подчиняются Судьбе (под которой понимают мировой закон причин и следствий, не подвластный человеческой воле), но чтобы сохранить этику – утверждают необходимость менять свое отношение к происходящему. Чего я тут не понимаю, так это как подобное возможно: на какой психологии строится такой ход – «меняй себя, раз на мир влиять невозможно»? Либо ваши мотивы также подвластны детерминации и свободы выбирать нет (а значит, нет этики), либо произвольное отношение возможно и тогда оно с необходимостью становится плюс-фактором в поведении – а значит влияет на мир и судьбы других. Более того, я верю в том, что можно менять свое отношение, но не вижу оснований принять что это делается через полное смирение со знанием о мире. Такой ход мысли больше похож на идеальную модель для любого самооправдания, ведь подлинное отношение здесь затушевывается должным. Если вы стоик вы можете сказать «я не помог другому, потому что я не хотел вмешиваться в его судьбу, поскольку не знаю ее и могу сделать лишь хуже», но с тем же успехом вы можете оправдать обратное: «я помог ему, потому что я мудр и сострадаю другим, кто не понимает устройства мира». Но где же здесь хоть какой-то ориентир для «правильного» поведения? Не это ли привлекало многих в стоицизме? При том что этика стоиков элитарна – подлинно моральным они признают лишь постигших всю мудрость стоицизма. Впрочем, еще Гегель отметил, что стоики слишком часто используют круг в мышлении.
Не нравятся мне и современные стоики, а точнее популяризаторы стоицизма, но уже совсем по иным причинам. Их слова и жесты кажутся поверхностными, они больше похожи на банальности, которыми сыплют гуру и проповедники – а потому регулярно они кажутся просто противоречащими духу римского стоицизма. Особенно меня смущают самодовольные хлыщи, называющие себя «практиками стоицизма» и через запятую маркетологами – по-моему это называется перформативное противоречие. Причем этот поп-стоицизм распространяется, потому что хорошо продается (от одних названий воротит: «Стоицизм на каждый день: 366 медитаций на мудрость», «Думай как римский император», «Руководство по стоицизму для начинающих: инструменты для эмоциональной устойчивости и позитивности»). В общем аскетизм – это хорошая идея, но от него монетки на счет не падают.
Особенно поражает непочтительность названия книги о Марке Аврелии. Поясню: Марк Аврелий Антонин не выбирал кем ему родиться, он был дважды усыновлен и прошел путь от квестора до цезаря во многом не по своей воле, однако за рамками этого он был мыслителем, написавшим не для публикации сборник мыслей «К самому себе». Этот текст увидит свет после его смерти, но сам его характер вопиет о том, что автор разделял себя как императора, и как мыслителя. И что делает современный автор? Лепит их в одно, пытаясь продать моралите через идентификацию потребителей с «императором». Не знаю сам ли Дональд Робертсон выбрал такое название или его навязали ушлые маркетологи, но я думаю Марк Антонин, не задумываясь, прикончил бы наглеца своим гладиусом. И подобной современной пошлости о людях, тяготевших к аскетизму, бесстрастности и самоутверждению через разумное знание – слишком много.
Возможно я увлекся критикой, но это лучше позволит связать стоицизм с нашими реалиями. Среди таковых я выделил бы следующие.
Во-первых, самое очевидное: нестяжательство, отказ от потребительства и карьеризма, с большой вероятностью экологизм (хотя онтология стоиков не предполагает заботы о мире, мир просто постареет, сгорит и обновится). Все эти идеи, востребованные сегодня, легко обосновать и стоицизмом.
Во-вторых, стоики одобряли любые формы аскетизма, вплоть до превознесения самоубийства, а также сострадание, поэтому возможно он бы приветствовали в современном мире такие явления как чайлдфри, волонтерство, заботу о животных, веганство, разные формы квиетизма и эскапизма. Однако, как я уже выше заметил, стоик верит в норму, поэтому сексуальную толерантность они сочли бы за развращенность, особенно бы досталось полиаморам. Гиерокл утверждал, что человек относится к существам парным, а не стадным, поэтому средние и поздние стоики одобряли только секс в браке, нацеленный на воспроизведение потомства (впрочем, не видели в этом никакого особого блага, как например, католики).
В-третьих, выглядит несколько удивительно, но стоики явно бы симпатизировали и светской религиозности (с наши дни это нью-эйдж и лайт-буддизм), и технологиям, в том числе возможности вмешательства их в вопросы жизни (ЭКО, трансплантация и аугментация, а может и клонирование). Дело в том, что в самом мировоззрении стоицизма сохраняется элемент кинизма с его доверием природе: «все, что естественно – не безобразно», что для стоика означало бы «все что позволяют делать законы природы – не бессмысленно и скорее полезно».
Отдельно замечу, что стоики, как верно отметил Робертсон, сильно тяготели к распространению психотерапевтической доксы об эмоциях, и поэтому они бы нашли много близкого в «когнитивной теории эмоций» от когнитивно-поведенческой терапии (КПТ). Он даже сравнивает стоицизм с КПТ, отмечая, что первый попросту не ограничен во времени и диагнозом. Занятная фантазия, учитывая, что Робертсон сперва все-таки КПТ-терапевт и лишь потом исследователь стоицизма.
И хотя стоики не опирались на науку, зато они опирались на догматику своей физики – в этом тоже можно увидеть сходство с навязчивой идеей когнитивистов о психотерапии, опирающейся строго на научный метод (при этом они очень любят забывать и о несостоятельности идей своих основателей, и о неприличных показателях неэффективности КПТ в отношении многих современных психологических проблем). Все это Робертсон венчает сентенцией: «Психологи заинтересованы в стоицизме, так как он может быть весьма эффективной формой того, что мы называем воспитанием устойчивости — способ построения прочного – возможно, пожизненного – эмоционального здоровья и благополучия, которое сохраняется даже перед лицом невзгод». Что ж, никто не спорит, весь вопрос – способен ли это дать стоицизм? И если да, то только он или нет?