Летное училище я закончил пилотом Як-12. Сегодня, наверное, не каждый и вспомнит, что был такой юркий четырехместный самолет - для одного пилота и трех пассажиров, за что его даже величали воздушным такси. Не слишком, согласитесь, почетно, но я поначалу радовался, что у меня будет идти самостоятельный налет – необходимая ступень, чтобы переучиться на новую технику - или, как тогда говорили, на «тяжелый самолет».
На полеты я был такой голодный, что отказался от положенного после училища июльского отпуска и сразу вышел на работу, чтобы скорее начать летать.
Но проходили дни и недели. Мои однокашники – те, которые выпускались вторыми пилотами на более «солидные» Ан-2, – и в законных отпусках успели побывать, и уже летали в составе экипажей с опытными командирами самолетов, а я все еще проходил затянувшуюся процедуру «ввода в строй». Когда вылеты по каким-то причинам задерживались, в штурманскую, где я обычно коротал свободные часы, сходились пилоты, и я слушал рассказы бывалых о происходивших в небе самых, на первый взгляд, невероятных случаях. Но особенно почему-то застряли в памяти слова пожилого летчика - давно выйдя на пенсию, он всё ещё продолжал работать дежурным штурманом.
- Знаешь, - сказал он негромко (показалось, чуть ли не мне одному), - эти наши байки для кого-то выглядят со стороны забавными, даже смешными… Но бывают случаи, которые враз научат тебя летать грамотно, уважать летные законы.
Всю цену его мудрого напутствия я осознал позже…
Наконец, настал день, когда, сдав зачеты и пройдя все предусмотренные тренировки и проверки, в моем коричневом свидетельстве пилота четвертого класса поставили темно-синий штамп о первом допуске. Я был допущен к самостоятельным полетам! Теперь в мою задачу входила перевозка грузов, чаще всего – почты. Вначале я летал только по одному маршруту в районный центр Козельщина, находящийся в ста километрах от аэродрома.
Маршрут немудрящий, как сказал бы Остап Бендер, это не Рио-де-Жанейро. Но я начал летать самостоятельно – вот что было главным!
…А произошло это не то в третьем, не то в четвертом моём самостоятельном производственном полете. За плечами у меня был только опыт курсантских полетов, да и сам я, по большому счету, еще оставался курсантом, с нетерпеливым желанием летать.
В тот день у меня был выходной, и в аэропорт я приехал поутру, только чтобы получить аванс. Процедура, всегда приятная, на этот раз была особенно кстати: накануне я познакомился с кареглазой студенточкой из Москвы, приехавшей к родителям на каникулы, и мы условились встретиться возле лодочной станции. Я уже спешил на автобус, чтобы вернуться в город, как вдруг меня остановил командир эскадрильи.
- Ты свободен? Не отвезешь почту на Козельщину?
Лететь? Какой разговор! Конечно, я тут же согласился. Прикинул: по времени весь полет займет часа полтора… На свидание, конечно, опоздаю, но неужто студенточка не подождет? Можно даже ввернуть ей что-нибудь эдакое, р-романтическое...
Командир от руки заполнил бланк задания на полет и весело хлопнул по плечу:
- Поторапливайся, а то ведь знаешь: почта – продукт скоропортящийся!
Через пять минут я уже был в кабине. Мне достался тренировочный самолет-спарка, с двумя синхронными ручками управления - слева и справа. Задние сиденья были под самый потолок завалены пачками газет. На правом переднем сиденье тоже штабелем громоздились пачки.
Матерчатый привязной ремень пилотского сиденья, видно, отсоединился и затерялся где-то под пачками. Второпях я не стал его искать и…, нарушив железное правило пилота: сел в кабину – пристегнись! - лихо вырулил на взлёт.
И вот я уже в воздухе. Высота - триста метров. Душа поет! До самого горизонта - пестрый ковер матушки-земли, залитый взлетевшим заодно со мной молодым августовским солнцем. Все ориентиры внизу знакомы, и я только изредка заглядываю в маршрутную карту. Вот под крылом крутой изгиб реки, обогнувшей небольшую деревеньку, которая словно прилипла к правому берегу. Наверное, потому и назвали ее так – Прилипки. Это - поворотный пункт маршрута. Меняю курс и уже вижу на горизонте высокую церковь. Там конечный пункт – Козельщина.
Замечаю впереди стаю птиц. Они летят на одной со мной высоте, но у меня скорость больше, и мы сближаемся. Наверное, птицы не привыкли уступать дорогу в небе и вовсе не собирались отворачивать. Мне уже пора было приступать к снижению перед заходом на посадку, и я решил проявить великодушие, уважить небожителей. К тому же, чего доброго, столкнешься еще и воздушный винт можно повредить… Подумав так, я, шутки ради, как можно ближе подлетел к разволновавшимся птицам, и лихо отдал ручку «от себя», чтобы спикировать под птичью стаю.
…И сразу же был наказан за недавнее легкомыслие. Законы физики неумолимы: будучи не пристегнут, я вылетел из сиденья и завис под натянутыми у потолка расчалками. Песня души вмиг оборвалась: самолет, набирая скорость, пошел на снижение. Я поспешил вернуться на место и потянул ручку «на себя»… И тут меня бросило в жар: ход ручки почему-то застопорился, и мне никак не удавалось перевести самолет в горизонтальный полет. «Руль высоты заклинило!» - пришла паническая мысль.
Что было сил, я тянул ручку «на себя», двигал ее вправо-влево, но вывести самолет из крутого планирования не мог - лишь немного, насколько позволял тугой ход ручки, уменьшал угол снижения. Высота катастрофически падала. Внизу пронеслись овраги, приближалась небольшая роща, за ней - скошенное поле, на которое, можно было бы сесть. Но как выровнять самолет в посадочное положение при застопоренном положении ручки?!..
Внезапно я бросил взгляд на газетные пачки, лежащие на правом сиденьи. Их стало явно меньше. Вот в чем дело! В момент, когда я спикировал под птичью стаю, несколько пачек сползли и застряли между правой ручкой управления и сиденьем. Они-то и застопорили ход ручки. Ломая ногти, я одной рукой стал лихорадочно вытаскивать злополучные пачки из предательской западни. При этом, чтобы легче их выдергивать мне приходилось ослаблять ручку, отклоняя ее еще больше «от себя», чем еще больше увеличивал и без того крутой угол планирования.
…Только на высоте двадцать метров мне удалось, наконец, выровнять самолет. Запомнилось, как в ту минуту почему-то дрожали колени…
Набрав высоту, я подошел к аэродрому, посреди которого мирно-спокойно паслись лошади, и стал заходить на посадку. Наверное, от острого желания поскорее оказаться на твердой земле я выбрал не самое удачное направление: напуганные самолетом, лошади понеслись как раз в то место, где я собирался приземлиться. Пришлось уйти на второй круг.
Но вот, наконец, самолет на земле, выключен двигатель. Я сдал пачки старику-почтальону, который ждал на аэродроме. И первое, что сделал в освободившейся кабине, - подсоединил найденный ремень и крепко пристегнулся. Потом я закрыл глаза и так сидел некоторое время. Но неприятный холодок от недавнего потрясения все равно не давал покоя, и я поймал себя на мысли, что мне впервые не хотелось лететь…
Кое-как успокоившись, начал запускать двигатель. Он запускался сжатым воздухом, который подавался в цилиндры для раскрутки винта. ИНОГДА воздух в цилиндры не поступал, и тогда надо было этот винт чуть-чуть провернуть руками. На мое счастье, это «иногда» в тот раз и случилось.
Выйдя из кабины чтобы провернуть винт, я подошел к носу самолета и обомлел: перед самым винтом стоял вбитый в сусликовую норку … огромный кол!
Насколько же я был растерян после первой в жизни нештатной ситуации в полете, если не заметил этот кол при заруливании!
Только теперь я окончательно очнулся и взял себя в руки. Если правду говорят, что дуракам везет, то это был стопроцентно мой день. Ведь, если бы двигатель запустился с первого раза, – деревянный винт самолета разлетелся бы в щепки, и тогда, как минимум, на три месяца меня отстранили бы от полетов. А ведь еще в училище инструктор неустанно внушал нам, курсантам, привычку: в любую погоду перед полетом осмотри самолет снаружи - в авиации мелочей не бывает!
На свидание я пришел с дорогой коробкой конфет. Моя знакомая сидела в лодке у причала, и, увидев меня, встала. Стройная, загорелая в легком платьице она махнула мне рукой, и меня екнуло сердце: «А ведь она красавица!», - подумал я, и удивился, что заметил это по-настоящему только сейчас.
Я извинился за опоздание, реализуя с утра намеченную версию: мол, так получилось, без меня не могли обойтись – вот и пришлось слетать. Вкратце описал ей, в какие передряги довелось попасть. Не знаю, что она поняла, но в своем рассказе я представил себя этаким бравым бывалым пилотягой. Скорее всего, эта бравада выглядела смешной, но тогда мне очень хотелось поверить в нее самому. И, чтобы не разрушать в глазах наивной студентки романтический образ героя-летчика, я ни словом не обмолвился, ни о холодеющем страхе, который пережил, ни о последующей растерянности.
Лишь свежая память то и дело возвращала меня в самолет над скошенным полем, в которое я мог бы воткнуться, два часа тому назад… Она, словно каким-то чутьем читала эти мысли, и в ее карих глазах вспыхивали насмешливые огоньки. Шутливо дергая меня за руку, она шептала:
- Эй! Приземляйся! Ты уже в лодке, а не в самолете!
И стараясь всё позабыть, я целовался и целовался…
Потом я более девяти тысяч часов провел в воздухе, а это больше года. В своем нагрудном кармане пришлось носить свидетельство пилота третьего, второго, а потом и первого класса. Но никогда больше я не испытывал предательской панической растерянности. Тот урок первой нештатной ситуации в полете запомнился надолго, и для вчерашнего курсанта романтика полета сразу уступила первое место, как это не банально, – ответственности. Говорят, умный найдет выход из любой ситуации, а мудрый в такую ситуацию не попадет. В полетах я старался быть мудрым, а если не удавалось, то – хотя бы умным.
И когда уже сам учил летать других, не раз повторял им старую добрую истину: в авиации мелочей не бывает!
(Фото из Интернета).
