В цикле “Тематические подборки” публикуем как произведения классиков русской литературы, так и поэтические тексты современных поэтов, пишущих на русском языке.
Линор Горалик
***
Как в норе лежали они с волчком, —
зайчик на боку, а волчок ничком, —
а над небом звёздочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: «Пора»,
а волчок бурчал, — мол, пойдём с утра, —
словно это была игра,
словно ничего не происходило, —
словно вовсе звёздочка не всходила.
Им пора бы вставать, собирать дары —
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, —
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звёздочка восходила.
Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звёздочка восходила, —
и во сне его мучила, изводила, —
и во сне к себе уводила:
шёл волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всём говорил с волчком:
«Се, — говорил он, — и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души».
Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, —
но над небом звёздочка восходила.
Но проклятая звёздочка восходила.
Борис Рыжий
***
Маленький, сонный, по чёрному льду
в школу вот-вот упаду, но иду.
Мрачно идёт вдоль квартала народ.
Мрачно гудит за кварталом завод.
Песня лихая звучит надо мной.
На́чался, граждане, день трудовой.
«…личико, личико, личико, ли…
будет, мой ангел, чернее земли.
Рученьки, рученьки, рученьки, ру…
будут дрожать на холодном ветру.
Маленький, маленький, маленький, ма… —
в ватный рукав выдыхает зима:
Аленький галстук на тоненькой ше…
греет ли, мальчик, тепло ли душе?»
Всё, что я понял, я понял тогда —
нет никого, ничего, никогда.
Где бы я ни был — на чёрном ветру
в чёрном снегу — упаду и умру.
Будет завод надо мною гудеть.
Будет звезда надо мною гореть.
Ржавая, в чёрных прожилках, звезда.
И — никого. Ничего. Никогда.
Александр Кабанов
***
На дверном глазке серебрится накипь,
только дверь ушла на свиданье в лес,
никогда не плачь, как же мне не плакать,
я бы с этих слёз никогда не слез.
От чего смешно, до того обидно,
ты глядишь на саблю и пьёшь шабли,
снег такой, что больше земли не видно,
потому, что — кончилась, нет земли.
Проводник слепой, позовёшь соседку —
почитать какого-нибудь дюма,
а на ней — шерстяная рубашка в клетку,
понимаешь, и это — тюрьма, тюрьма.
Это дважды входящий в себя дозорный,
где проклятье с видом на оберег —
белый снег, а за белым приходит чёрный,
остаётся красный — последний снег.
Евгений Никитин
***
Было время, когда мы боялись людей
и селились, как черти, за печкой.
К нам зима приходила с пучком орхидей,
кружкой супа, домашней аптечкой.
Так и жили, о том толковали, о том
пели песни, о том тосковали,
о прекрасном, о тёплом, о чём-то своём,
так мы прятались, так зимовали.
Но однажды очнулись и — чёрт побери! —
мир вокруг изменился до боли.
Хоть листай словари, хоть пускай пузыри
в орхидеи, да желтофиоли.
И теперь мы не точки в небесном шитье,
а скворцы из кирпичных скворешен —
кто распят на трухлявом рекламном щите,
кто к железной антенне подвешен.
Мы решили поверить во всё до конца
и во всём до конца сомневаться,
в монологе лжеца и сонете слепца.
Может быть, может быть, может статься!
Может быть, я не только пустой человек,
что застигнут внезапной листвою
и глядит, как уходит серебряный век,
может быть, я чего-нибудь стою.
Не по мёртвому берегу тризну твори —
по живому, что свищет и тает;
посмотри, кто-то снежные губы
твои с замиранием сердца читает.
Мария Маркова
***
Зима тревожная, сырая,
пришла, слова перевирая.
Её слова — твои следы —
они исчезли у воды,
и быть беде, ведь взгляд скользящий
не жаждет жизни настоящей,
не ищет истины в воде,
ведь их и нет давно нигде.
Двоится, день опять двоится,
и человек на лёд ложится
и смотрит в зеркало реки,
как самый опытный гидролог,
на ледяные поплавки,
на город, втиснутый в осколок,
на спящие особняки,
выискивает в окнах тени,
вызванивает глубину
и видит в блёстках снежной пены
непреходящую страну.
Ольга Седакова
Ивану Жданову
***
Только я сказать хотела:
– Приезжай, навести меня! –
а зима кончается.
Иероглифами кустов и деревьев
с нажимом и без нажима
пишут и пишут.
Ах, по влажной бумаге
невидимой кистью,
по воздуху мягкому, рисовому
писать одно удовольствие –
руку не остановишь.
Воздушная книга, как Хлебников, пишет:
какие-то корнесловия,
колодцы происшествий,
золотые мониста наставшего.
Впрочем, приедешь – увидишь.
Из чулана зимы,
из каморки ночи
солнце выходит –
странно, как оно там умещалось?
Делать нечего, вот теперь и греет.
Нужно ему осветить
что-нибудь важное,
что-нибудь милое…
Приезжай, не откладывай.
Сколько бы человеку
ни светили, ни писали, ни летали,
сколько бы ручьи ни рисовали
горы и впадины
нашей равнины,
сколько бы птицы ни говорили,
как небо окружает землю
тысячерукой лазурью,
лазурью, нежной попрошайкой –
а грустно думать, что никто не приедет.
Разве ты знаешь, когда будет поздно?
Как снег сойдет, так и нас
хватишься –
а нигде не видно.
Галина Рымбу
***
Вот человек, он сеет лёд,
он плачет, мать зовёт, и вот
приходит мать в чужом песке
и с синей ленточкой в руке.
Она торопится в роддом,
она волнуется, ведом
её волнением, под лёд
ныряет сын который год.
Там у него семья, друзья,
бычки в томате, дачный сад,
трамвай, в котором еду я
назад, назад, назад, назад.
В окне сверкает мишура,
мне кажется, что это ад,
ведь там – вот так, и ничего,
и мандарин в руке легко
лежит, и полон крупных слёз
крещенский пламенный мороз.
И до конечной весь во льду
мне снится голубь на беду.
Потом стою я у ларька,
и жду железного хлопка,
желаю яблоки купить,
желаю счастьем заплатить.
Но в самом деле сон другой, —
солёный, ясный, голубой,
и в день седьмой я в нём смеюсь,
бегу к Тебе и не боюсь,
в нём как всегда одна зима,
подарки, яблоки, хурма.
Там мама мне несёт домой
пальто с ромашкой шерстяной…
Татьяна Вольтская
***
Сядет на краю двора-колодца
Девочка-зима с веретеном,
Улыбнется –
и перевернется
Ресторан, аптека, гастроном.
Снег, как будто вылетев из рая,
Закружит, помедлив на краю,
И часы на башне заиграют
Ледяную музыку свою.
И пойдут описывать кривые –
Хлопья, отделившись от стены,
Точно так же – тихо, как живые,
Мертвые заходят в наши сны.
Бабушка стоит за пирожками,
Очередь колеблется, как дым,
Двигаемся малыми шажками,
В незнакомой комнате сидим,
Второпях готовимся к ночлегу,
Пахнет лесом от пучка травы,
И строка про вещего Олега
Струйкою течет из головы.
Ты ли меня спрашиваешь, я ли
Отвечаю, но в глазах рябит,
Руки зябнут, и пододеяльник,
Туго накрахмаленный, скрипит.
И опять, процеженный сквозь ветки,
Опрометью, тенью по стене,
Как ладонь, слетевшая на веки, –
Только снег в окошке, только снег.
Анна Лукашенок
Птичий сон
Мне приснилось, как будто мы два клеста
Нами правит хвойная пустота,
Впереди – только шишек еловых рябь,
Только небо, сложенное из льда
Мы влюбились друг в друга уже тогда,
Когда слётками падали из гнезда
Я признался тебе, что тебя люблю,
Протолкнув кислород через гнутый клюв
Мы зачали птенцов, когда был мороз
Я звериную шерсть сквозь иголки нес
В этом странном зимнем клестином сне
Я чирикал, а ты – отвечала мне
И проснувшись я долго не мог понять,
Почему держит в белом меня кровать –
Это после смерти седой снегирь
Уволок меня в человечий мир
