Каково это — во взрослом возрасте выучить испанский и сменить культурную среду? И что делать, если гость заселился в номер с тремя собаками? Детский писатель Дина Сабитова 10 лет преподавала лингвистику в Казанском университете, а сейчас она — хозяйка отеля в Коста-Рике. Она рассказала ЧТД о том, как пережить профессиональное выгорание, бросить все и найти новые радости.
Приходилось прикидываться взрослой
Диссертацию я защитила в 23 года. И сразу начала работать, так что пришлось стать преподавателем, прикидываться взрослой. Иначе заходишь в аудиторию к тем же заочникам, и они — учительницы из села, им по 40 лет, они тебя в упор не видят, цыпленка.
Я не преподаю уже 15 лет. Все это время мне снится, что я вхожу в аудиторию читать лекцию. Просыпаюсь уставшая. Я была хорошим преподавателем. Я умею понять, что ученик не понимает, как это разделить на маленькие кусочки, по кусочкам все объяснить и в конце — все собрать.
Была такая советская идея: всю жизнь отдать родному заводу, или вот — прийти в вуз студентом и стать профессором. Но на самом деле в университете наука была скорее для галочки, ученых среди нас были единицы. Спасало меня то, что университет — это студенты. Найти смысл жизни в преподавании — очень легко. Видишь: приходят 17-летниедевочки, детеныши совсем, книжек начитались. С ними было интересно.
Конечно, я понимала: в моей любви к преподаванию 80% — гордыня, стремление «пасти народы».
Но я не очень верю, что хорошие педагоги могут получиться из людей, не любящих власти и совсем не склонных к позерству. Власть над аудиторией кружит голову: ты говоришь, ты влияешь, ты меняешь людей, тебя слушают.
Кадры для казино я готовлю, что ли?
Был год, когда я руководила сразу пятью дипломницами. Девочки были яркие и умные, все защитились отлично. Я в тот год родила сына. Тексты дипломов правила прямо в роддоме, упирая папки с рукописями в огромное свое пузо. Потом бегала на консультации между кормлениями. А они защитились, и — одна замуж, другая в ювелирный магазин, третья — крупье в казино. Вот тут меня накрыло: зачем все это? Кадры для казино я готовлю, что ли?
Мне было 30 лет. Я решила, что жизнь бессмысленна и надо искать смысл. Села перебирать профессии. Думаю: вот учитель. Учит он отличать префикс от постфикса. Зачем? Суета. Или врач: лечит-лечит, вылечил. А его пациент, может, вообще дрянной человек. Так ради чего жизнь класть? Ветеринар — о, отлично. Я корову вылечу, а она завтра будет азу по-татарски.
И я решила тогда пойти в акушерки. Потому что младенцы еще ничего плохого не наделали, а помочь им родиться — святое дело. А там уже дальше они как хотят. Маленькие — все хорошие.
Мой первый муж услышал про идею «пойду в акушерки», побледнел. Потому что я тогда кормила всю семью — его, сына и пасынка-подростка. Бегала по трем работам, а денег все равно было в обрез. Я яблоко детям резала на четвертинки. Словом, не стала я акушеркой. Не решилась.
А потом я решила успокоиться. Начала планировать скучное: вот уже пора докторскую, без нее никак нельзя. Скучно, а куда деваться-то.
Свет настоящий
По научной специальности я была лексикограф, то есть — словарник. Мне тогда были интересны словари как информационные машины — как их построить, чтоб информацию легко найти, чтоб словарь был логичен и последователен. Словари мне казались чем-то полезным, в них был прикладной смысл. А в том, что вокруг меня называлось наукой, я смысла уже не видела совсем.
Много лет спустя, уже в Москве мне в руки попали мемуары Ревекки Фрумкиной. Она писала о становлении психолингвистики. К тому моменту я уже лет пять как бросила университет и уже написала две-три детские книги. И точно знала, что я не вернусь ни в науку, ни в преподавание.
Я сидела с книгой Фрумкиной, взрослая тетка под сорок лет, — и плакала. В темноте моего кабинета мне казалось — сиял какой-то несказанный свет. Я увидела, что — боже мой! — на свете есть, есть, есть настоящая наука!
Не перетаскивание истлевших костей из могилы в могилу — а все просто и чеканно: гипотеза — исследование — открытие. Я дрожащими руками написала Ревекке Марковне бессвязное, задыхающееся письмо, про этот свет в темноте, про то, что мне уже все поздно, поздно, но про то, что спасибо, спасибо, что оно все-таки есть.
В общем, из университета я ушла, отработав лет десять. Ушла отчаянно, прямо посередине семестра. Бросив недочитанные лекции, недоделанные гранты, недопринятые зачеты, недоруковоженных дипломников. Имя мое на кафедре прокляли за предательство идеалов, за то, что я решила: никто моего подвига не оценит, а я у себя одна.
«Ты мне нужнее, чем университету»
Мой второй муж так мне и сказал: «Все бросай. Приезжай ко мне. Мне ты нужнее, чем университету, поверь». Сейчас я понимаю, что если бы я тогда продолжала верить в святые идеалы «умри, а из-за кафедры не выходи» — то со мной не случилось бы одно из самых главных событий в жизни.
Мне врачи говорили, что детей у меня больше не будет. Но через две недели после того, как я свалила из Казани и из старой судьбы, я узнала, что у меня будет второй сын.
Пять лет я была просто жена и мама. Ну да, я писала блог в ЖЖ. Меня много читали. Считалось, что я пишу «про детей». Я делала вид, что мне совсем не больно. «Да, я домохозяйка!»
Домохозяйка из меня была так себе. Но — дети мелкие, дом большой. Муж строит проект федерального уровня, домой приходит только ночевать, у него синдром менеджера по полной программе. У меня как у больших: садовник, няня, домработница, шофер. Стыдоба, вообще-то. Нет, не скучно, можно книги читать, вести блог. Но ты — никто. Домохозяйка — это звучит жалко.
Я начала писать книги. Не для «своих милых крошек», а прежде всего — для себя. Мне было интересно, и у меня получалось. Мои милые крошки то, что я понаписала, прочитали значительно позже. Когда первая же законченная книга получила всероссийскую премию «Заветная мечта», жизнь изменилась.
Нет, детских писателей не узнают на улице, если ты не Григорий Остер, не Эдуард Успенский или не Джоан Роулинг. Просто появились люди, среда, тусовка. Такие же, как ты, одной с тобой крови, необъявленный профсоюз. Другие писатели, библиографы, библиотерапевты, литкритики. С ними интересно. Это как будто ты нашел свое племя.
«Я вашу книгу в детстве читала»
Ну вот, я написала пять книг, некоторые даже издали в переводах — на испанский, на французский. Это — смысл? Наверное. Есть дети, которые какую-то мою книгу читали несколько раз. Или продолжение к ней пишут. Или — в эмиграцию ее с собой увезли. Это что — я не зря прожила те пять лет, раз кто-то вырастет и будет вспоминать, что в детстве у него была такая любимая книга.
Недавно вообще страшное случилось. Взрослая женщина, мать трехлетнего ребенка, вдруг мне говорит: «Я вашу книгу в детстве читала». У нее 10 лет назад было еще детство.
Напишу ли я что-то еще? Я очень хочу. И мне очень страшно. После долгого молчания страшно написать ерунду. И страшно потому, что мир вокруг и внутри за пять лет так изменился, что я не знаю, для кого писать по-русски. Я сейчас лучше себе представляю русскоязычных эмигрантских детей. А то, как живет условный семиклассник в казанской школе, я совсем не знаю.
Мне не хочется больше никуда ехать
То, что в моей жизни появился испанский язык, — это чудо. Привыкнуть не могу. Я продукт советской школы, с твердой уверенностью, что я никогда не смогу на иностранном языке заговорить или читать начать. И мне до сих пор удивительно: вау, мне снится сон на испанском. С ума сойти, я читаю книжку! Боже ж мой, я поговорила с врачом и он прописал мне таблетки от головы, а не от пятки, он меня понял!
Говорить на испанском — чисто физическое наслаждение. Он логичен, почти как латынь, и красив, и размашист, и силен. И улыбчив. В нем есть совершенно очаровательные модели слов, это язык, полный внутреннего юмора.
Например, слово matasanos («убивай здоровых») означает плохого лекаря. Или умение прибавить уменьшительно-ласкательный суффикс к чему угодно: «кафесито» (кофеечек), Никарагуита (как перевести? — наверное, «милая Никарагуа»). Это так близко и понятно носителям русского. В английском мне этой суффиксальной легкости и свободы не хватало.
У меня теперь библиотека детских книг на испанском. Читать все не успеваю, но покупаю, покупаю. У нас мало переводят, особенно мексиканскую детскую литературу, ну и латиноамериканскую. А там — такой крутой замес с заходами то в магический реализм, то в индейскую культуру, то в проблемы эмиграции в США и попытки сохранить себя как кубинца, мексиканца, гватемальца — когда кругом все американцы.
Для меня было открытием, что тут живет огромный материк, со своей повесткой дня, которому Европа, если честно, до лампочки. Я раньше все эти страны себе с трудом на карте представляла. Кордильеры какие-то, Тихий океан, сельва, вулканы...
У меня никак не проходит ошеломление от того, что мы тут живем. На краю света и в совсем другой географии. Я каждый день по дороге вижу пять-шесть игуан и в восторг от каждой прихожу, не привыкла. Просыпаюсь на рассвете — у меня под окном обезьяны-ревуны орут, с горы туман ползет, потом зеленые попугаи верещат. Я думаю: утро в этой стране боженька лично для себя придумал, а нам перепало такое чудо.
Я эту страну люблю. Сразу, как сошла с самолета первый раз, — поняла: это мое. Все не такое, пальмы же, кактусы, крокодилы, маримба, жара, тропики. И все равно — мое. Мне не хочется больше никуда ехать. Мне тут хорошо и спокойно. Насколько может быть спокойно в совсем чужой стране.
И нет, у меня не наступила трезвость. Я до сих пор каждый день ощущаю тут как праздник. Я в глубине души удивляюсь, что тут люди умирают, ссорятся, бывают несчастливы, что тут кто-то может жить нерадостно... Я еду и стараюсь не говорить вслух того, что рвется из души: «Ну посмотрите же, какие горы! Боже мой, какой ливень! С ума сойти — тут сто оттенков зеленого в лесу».
Я радуюсь каждый день покою и доброжелательности. Я иду по улице, и, если поймать взгляд, любой тебе улыбнется. Тут тепло. Среди людей — тепло.
Я живу в маленьком городке, бывшем рыбацком поселке. До океана можно дойти пешком. Манго падают под ноги. А архитектуры — нет. Асфальта — нет. Музыки европейской — нет. Книжных магазинов — нет. Книг люди не читают.
И все мои слова живут или внутри семьи — или в Сети. Там можно говорить о смыслах. А людям вокруг — только улыбаться и говорить о погоде и простых делах. Да моего испанского и не хватает на большее.
Хочу охапку пионов
Многие вокруг меня говорят: а я вот совсем не скучаю! В новой стране все лучше! А я хочу пионов охапку. Я хочу запах волжский. Серые вятские избы я хочу. Крыжовник собирать. Да что там: я иногда вспоминаю, как за окнами электрички серая хмарь, до Выхино еще двадцать минут, а в двери заходит скрипач и начинает «Либертанго» играть. Вспоминаю и плакать хочется. Потому что это очень далеко.
И я опять потерялась в ответе на вопрос — кто я. Хозяйка гостиницы на берегу океана? Сидишь в шезлонге и ведешь глубокомысленные беседы с гостями со всего света. И тянешь пинаколаду. И говоришь: «Мир — он как кокосовый орех...»
В реальности ты озабочен выведением пятен с полотенец, укрощением нерадивых уборщиц, засорившимся унитазом, потерявшимся в аэропорту клиентом.
Ты была кто? Доцент. Круто. Потом кто? Домохозяйка и мама мелких детей. Мелко. Потом кто? Писатель. Круто. А теперь кто? Хозяйка апартаментов? Мелко. Потому что для меня все же слова — главное. Писать слова и читать слова.
Я стараюсь выжать из этого момента жизни все возможное интересное. И я бы с удовольствием шезлонг, разговоры и коктейль оставила, а полотенца и унитазы — вычла. Но увы. Гостиница — средство прокормить семью, пришлось бы торговать окорочками — ну, так тому и быть.
Хотя гостиница, конечно, романтичнее окорочков. Люди все же. У них событие в жизни, они, может быть, эту поездку в тропики много лет будут вспоминать, а ты — часть их приключения. Ты — часть их радости, пожалуй, в этом есть смысл. Я флажки в карту втыкаю: вот вьетнамец приехал, вот китаянка, вот из Австралии люди, вот шведы, французы, украинцы, бразильцы...
Голубенькие стены вместо зеленых
Заняться гостиничным делом было хорошей идеей. Но всегда приходится помнить, что это бизнес гостеприимства, и даже когда твоя базовая цель — получить как можно больше финансовой отдачи, ты будешь многое делать бесплатно. Потому что часто бывает так: гость приехал в чужую страну, и ты — единственный самый близкий ему человек тут. Он, кроме тебя, вообще никого не знает. У гостя может случиться что-то внезапное, и ты должен не только сдать ему комнату, но и быть готовым помочь.
Роды мы, слава богу, не принимали, а вот стоять у операционного стола и переводить реплики хирурга — приходилось.
Приятно делать людям сюрпризы. Однажды приехали старики за рулем древнего грузовичка, у них была золотая свадьба. Трогательные очень. Они радовались, что в номере были вино, фрукты и цветы (обычно у нас это не предусмотрено). Говоришь себе: «Ну мне же не трудно?»
Когда в два часа ночи просят еще одну подушку. Просят переселить в другую комнату, потому что хотят голубенькие стены вместо зеленых. Когда приезжают поздно и с детьми — пусть приедут, а в холодильнике будет немного продуктов, вдруг дети голодные. Когда опаздывают, приезжают раньше, привозят внезапно трех собак, теряют багаж, ключи, присутствие духа...
В общем, этот бизнес не скучный. В нем есть и романтика, и место подвигу, и возможность любить и ненавидеть людей, удивляться их разнообразию и странностям. Он позволяет заниматься дизайном и рисовать картины для номеров, и отвлекаться в простом ручном труде — красить двери или вешать шторы. Возможно, в нем есть прекрасный материал, чтоб написать книгу.
Блогер — не профессия
Но честно — я не равно «хозяйка гостиницы». Я Дина Сабитова, детский писатель, который когда-нибудь еще напишет книгу, или три, или пять. И у меня блог. Я там каждый день. Без него было бы трудно. Я там могу и про книги рассказывать, и про индейцев, и про страну, и про детство родителей, и про детей своих, и про политику. И там несколько тысяч человек, читают, разговаривают. Спорят, спрашивают.
Ну да, да, блогер — не профессия, это смешно? Так я не блогер, я Дина, лексикограф, мама, писатель, хозяйка гостиницы, житель Коста-Рики, человек, изучающий испанский.
Когда мне плохо или трудно — я просто иду в Facebook и говорю: люди, мне фигово. Скажите мне: я ведь хорошая? И двести человек, которых я уважаю, тратят пять минут каждый на то, чтоб сказать мне: Дина, мы на твоей стороне. Ты — хорошая. Ты нам нужна. Это делает меня счастливой. Я думаю, что люди прекрасны. И я тоже ничего так.
Через год мне исполнится 50 лет. Мне страшно. Нет, мне не страшен возраст, хотя иногда я панически боюсь бессильной старости. Мне страшно потому, что я вижу: я столько лет проспала, не понимая ничего в жизни.
Мимо прошли 90-е годы — я занималась частной жизнью, работой, ерундой какой-то. И вдруг — последние лет восемь — жизнь начала вокруг кристаллизовываться. Требовать ответов и решений. Требовать: стань холодным или горячим, а не просто тепленьким.
Мне нравится то, где я сейчас оказалась. Нет, я этого не планировала. И можно сказать — даже не выбирала, так сложилось. Но уехать всего-навсего из Казани в Москву было очень страшно. А из России в Коста-Рику — уже веселее и безбашеннее. Я думаю, что если и дальше менять что-то в жизни, будет еще легче. Чай не в первый раз.
