Данила Блюз — Беллетрист
Кто бы что ни говорил, но армия раскрывает потенциал человека, вытаскивает наружу его талант и заставляет развиваться. Конечно, найти свое призвание можно и на гражданке, но у многих на это уходят годы, а то и целая жизнь, тогда как в армии, как в любой экстремальной среде, все процессы происходят в ускоренном порядке. Допустим, человек любил в детстве рисовать или на гитаре играл когда-то, но потом забросил, потому что “глупости все это”, или “ничего у меня не получается”, или просто лень. Но вот попадает он армию — и встает перед ним дилемма: маршировать, как придурок на плацу и песни орать, или сидеть в комнате досуга и рисовать стенгазету. Всю ночь ползать под кроватями и отжиматься, периодически получая в фанеру от дедов, или же сидеть в прокуренной каптерке и аккомпанировать пьяному хору старослужащих.
Не беда, если у тебя плохо получается поначалу, если ты чего-то там пока не умеешь: армейская среда раскроет твой дар лучше любой школы искусств. Ты удивишься, какой эффект оказывает пара лещей: мозг сразу же находит решение поставленной задачи. Со временем навыки оттачиваются — и мозг обходится уже безо всяких стимулов.
До армии, в далеком розовом детстве, я любил рисовать. Ни в какие специальные художественные кружки меня, слава богу, не отдавали, я калякал в свое удовольствие всякую чушь, рисовал садистские комиксы, потом увлекся граффити — покупал дешевые баллончики с краской на авторынке и вандалил городские стены. А потом я начал пить пиво, таскаться за бабами, читать книжки, писать стишки — и стало как-то не до рисования. Но, оказавшись в экстремальной армейской среде, я сразу прикинул, чем могу пригодиться Родине, и объявил себя художником. Мыть километры полов, ходить по плацу строем и тянуть носочек до судорог в ноге мне сразу не понравилось.
К МОЕМУ УДИВЛЕНИЮ, РОДИНА НЕ ОЧЕНЬ НУЖДАЛАСЬ В ХУДОЖНИКЕ. ТО ЕСТЬ ОТ СТАНДАРТНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ МЕНЯ НЕ ОСВОБОДИЛИ: Я, КАК И ВСЕ, ХОДИЛ В НАРЯДЫ ПО СТОЛОВОЙ, БЕЛИЛ ЗАБОРЫ И БОРДЮРЫ И РЫЛ КАКИЕ-ТО СТРАТЕГИЧЕСКИ ВАЖНЫЕ ЯМЫ. ЗАТО К ДНЕВНЫМ ОБЯЗАННОСТЯМ У МЕНЯ ПРИБАВИЛИСЬ НОЧНЫЕ: ПОСЛЕ ОТБОЯ Я СИДЕЛ В КАПТЕРКЕ И РАЗРАБАТЫВАЛ ДЛЯ ДЕДОВ ДИЗАЙН ИХ ДЕМБЕЛЬСКИХ АЛЬБОМОВ.
С одной стороны, это давало мне некоторую протекцию, меня как художника деды особо не трогали со всеми этими своими закидонами во время стодневки. С другой стороны, я постепенно превращался в зомби, который мог спать даже на ходу. Первые полгода выдались довольно запаристыми, но зато я отточил свое мастерство рисовать голых баб и самолеты.
Но вот первая партия дембелей отчалила, и меня наконец пригласили в штаб рисовать секретные карты. Каждое утро на разводе я уходил в уютную чертежку, попивал чаек и без строя ходил на обед и ужин. Кто служил, тот поймет, что это особый кайф — не идти на обед со строем, не петь идиотских песен и есть не торопясь.
Чуть позже и командир роты заметил, что две стенгазеты не обновлялись уже почти год. Теперь в мои обязанности входило каждый месяц рисовать одну сатирическую стенгазету под названием “Колючка”, в которой бичевались разные солдатские пороки, и одну серьезную — “Радар” (войска ВВС/ПВО как-никак). Над “Радаром” я особо не парился: брал праздник, который был в этом месяце, выписывал инфу из отрывного календаря (никаких интернетов у меня, разумеется, не было) аккуратным чертежным почерком и рисовал какую-нибудь армейскую красоту (все те же самолеты и голых баб). А вот “Колючка” была отдохновением для души, она стала своего рода летописью роты: я запоминал, кто в этом месяце чего натворил, сочинял про косяпора едкое четверостишие и рисовал карикатуру. Жаль, что под стенгазетой не было кнопки с лайком, а то можно было бы понять, насколько любима она была моими “подписчиками”, которые созерцали ее каждое утро на взлетке. В те времена показателем популярности для меня было то, что копии рисунков из стенгазеты перекочевывали в дембельские альбомы. Это значительно упростило мне жизнь и позволило наладить бесперебойное производство полиграфии. На втором году службы я уже ничего бесплатно не рисовал, а потому стенгазета, получается, еще и обеспечивала меня.
ОДНАЖДЫ Я НАРИСОВАЛ В “КОЛЮЧКЕ” КАПИТАНА С. ОН БЫЛ ДОЛГОВЯЗЫЙ, ЛОПОУХИЙ, ДЛИННОНОСЫЙ — НАХОДКА ДЛЯ КАРИКАТУРИСТА. ВСЕ ЕГО, РАЗУМЕЕТСЯ, УЗНАЛИ. УЗНАЛ СЕБЯ И ОН, ДОБРОДУШНО ПОСМЕЯЛСЯ, НО СКАЗАЛ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ ДАСТ СИГАРЕТ ВО ВРЕМЯ ДЕЖУРСТВА (НАХОДЯСЬ ВМЕСТЕ С НИМ В НАРЯДЕ ПО ШТАБУ, Я НАГЛО РАССТРЕЛИВАЛ ЕГО ПАЧКУ СВЕТЛОГО L&M). С ТЕХ ПОР Я ОСМЕЛЕЛ И НАЧАЛ РИСОВАТЬ КАРИКАТУРЫ ЕЩЕ И НА ОФИЦЕРОВ. СТЕНГАЗЕТА СТАЛА ВДВОЙНЕ ИНТЕРЕСНЕЕ, ТЕПЕРЬ НА НЕЕ ПРИХОДИЛИ ПОСМОТРЕТЬ НЕ ТОЛЬКО СОЛДАТЫ, НО И ВЫСШЕЕ КОМАНДОВАНИЕ.
Но, если бы все было так радужно, я не начал бы этот рассказ. Однажды планеты неудачно сошлись — и моей стенгазетной звезде было суждено погаснуть.
Во-первых, в результате кадровых перестановок заместителем командира нашей части стал подполковник Ц. из Зернограда. Лютый уставной мужик лютого внешнего вида: два метра ростом, широкий в плечах, с огромными кулачищами, весь он был сложен из каких-то квадратов и прямоугольников, лоб его каменным утесом нависал над глазами, челюсть была подобна шлакоблоку и тоже выпирала вперед. Типичный военный без страха, упрека и чувства юмора.
Во-вторых, заместителем командира (уже не помню по какой части) был подполковник М. — полная противоположность Ц. Если Ц. был уставным от каблуков до козырька, то М. был натуральным раздолбаем в сальной с пятнами от майонеза рубашке, галстуком, болтающимся на боку, в грязных туфлях и с запахом пота, который смешивался с вонью не то лука, не то чеснока. Если Ц. был спортивен и подтянут, то М. страдал ожирением, у него было три подбородка и гигантское, просто необъятное пузо. Если Ц. был скуп на слова, обладал рыкливым раскатистым басом, то М. был слишком уж не по-армейски болтлив и манерен, а еще страдал тем, что любил коверкать фамилии на уменьшительно-ласкательный манер (Соколов у него был Соколик или Соколушкин, Гусинский — Гусик, Петров — Петрушкин и так далее, фантазия его в этом плане не иссякала).
В принципе, М. был забавным малым, он был бы очаровашкой на гражданке, но в армии лентяй, обличенный властью, перекладывает свои обязанности на других. И за это М. не любили. Например, когда я дежурил по штабу, М. уходил к себе в каморку, бухал там, смотрел кино и дрых, а я должен был всю ночь сидеть на телефоне и принимать отчеты от подразделений. И так во всем: он филонил при любом удобном случае, был лжецом, лодырем, жирдяем и неряхой. Наш командир бригады терпеть его не мог, доходило до того, что он мог вывести М. из строя во время утреннего развода и начать его отчитывать перед солдатами и младшими офицерами за неряшливый вид или нечищенную обувь. Нормальный офицер, наверное, после такого должен был бы застрелиться, но у М., судя по всему, вообще не было гордости. Он воспринимал подобное позорище как что-то незначительное. М. был посмешищем для всех.
НО И У ТАКИХ ЧМОШНИКОВ, КАК М., ИНОГДА ПРОСЫПАЕТСЯ ГОРДОСТЬ, ПОПАДАЕТ ИМ ТО ЛИ С ПЕРЕПОЯ, ТО ЛИ С НЕДОПОЯ ВОЖЖА ПОД ХВОСТ — И ОНИ ПРЕВРАЩАЮТСЯ ИЗ РАВНОДУШНОЙ ТРЯПКИ В ТИРАНОВ.
Однажды во время зарядки старослужащие, как всегда, прогуливались вокруг плаца, а молодые наводили порядок в казарме. Дежурным по бригаде заступил М. И вот он врывается в казарму и начинает распекать сперва дежурного, а потом и ответственного по роте.
— Это что за бардак? Какого *** деды у вас там гуляют на зарядке? Они спортом должны заниматься, бегать должны, а они ходят тут, как барышни по проспекту! Они хоть один норматив сдать смогут?
Тут же М. приказал старикам бегать, а после завтрака убирать казарму, ровнять кровати, мыть полы и так далее. Плюс к этому М. настучал командиру бригады о якобы бардаке, который творится в роте, а тот, свою очередь, разнес ротного в пух и прах. В армии, когда имеют твое начальство, жопа болит у тебя. Ротный, соответственно, начал оттягиваться на солдатах. Весь день мы драили казарму — от потолка и до пола. Когда ротный входил в расположение, он переворачивал все выровненные койки, разбрасывал табуретки и тумбочки и приказывал все переделывать. Короче, давненько такого кипежа не было у нас.
В этот же день офицеры сдавали нормативы по физподготовке. Когда подошла очередь подполковника М. подтягиваться, все солдаты замерли в предвкушении. М. схватился за перекладину, и рубашка на его пузе лопнула, он тщетно попробовал подтянуться, махал ножками в воздухе, кряхтел и пыжился, а мы все давились от смеха над жирдяем, который только что обзывал нас барышнями. Разумеется, этот классический образ жирного офицера, который распекает солдат, а сам при этом не может даже подтянуться, запал мне в душу. И в следующей “Колючке” я изобразил подполковника М. в максимально позорном виде: он висел на прогибающемся турнике, у него было восемь подбородков, огромные сиськи, живот, разрывающий рубашку, штаны сползали вниз, а из безразмерных косматых ягодиц вырывался дымок со звуком “пук”. Это была моя “Мона Лиза”, мой “Черный квадрат”, моя Сикстинская капелла. Когда я вывесил новый номер “Колючки”, восторгу сослуживцев не было предела: они были отомщены.
Но вот дежурным по бригаде заступает подполковник Ц. Я оказываюсь в дежурном подразделении (это группа бойцов, которые в случае нападения на часть должны по тревоге вскочить, схватить броники и автоматы и идти умирать). Разумеется, Ц. поднимает подразделение, мы бегаем по грязным весенним газонам, занимаем положенные точки, изображаем из себя матерых вояк. Набегавшись, мы стоим на взлетке, в грязи и в поту, а Ц., прогуливаясь, спрашивает у нас всякую уставную херню, типа: “Назовите свой угол обстрела”, “Сколько раз вы должны свистнуть в случае атаки инопланетян”. И тут Ц. останавливается перед моей стенгазетой. Смотрит. Смотрит. Потом говорит:
— Так, дневальный, снять вот это говно и мигом отнести ко мне в кабинет. Рядовой Блюз, бегом марш в штаб.
— А оружие? — спросил дежурный, которому надо закрывать оружейку и заниматься своими делами — смотреть телевизор и жрать печенюшки с чаем.
— Потом сдаст! — гаркнул Ц. — Блюз, бегом марш!
Я побежал в штаб, как говорится, роняя кал и изумляясь тому, что из-за какого-то вонючего М. этот Ц. так разъярился.
“Это ж подполковник М., всем насрать на него!” — думал я, гремя амуницией. Мы с дневальным стояли по стойке “смирно” у кабинета Ц. Дежурный по части спросил, что случилось, я вкратце объяснил.
— Серьезно? Блин, это ж М.! Он ведь и правда нам все показатели портит. Верно ты его изобразил, козла.
Тут в кабинет прошагал Ц. вместе с замполитом, который тоже был уставной крысой и был привезен вместе с ним из Зернограда. Они уселись за стол, расположенный буквой Т. Я стоял у входа: каска — в одну сторону, броник — в другую, автомат — на пузе. И вот они принялись на меня орать. Знаете, после этого сеанса ментального секса мне уже ничего не страшно. Серьезно. Они рвали глотки так, что стекла дрожали в оконных рамах, а собаки на улице подняли вой. Они грозили мне самыми страшными карами, обещали меня отправить в дисбат, скормить собакам, расстрелять.
— Вы в своей роте совсем ох**! Рисуете в позорном виде ОФИЦЕРОВ УПРАВЛЕНИЯ БРИГАДЫ!
— Так ведь это же М., — робко возразил я.
— Это прежде всего подполковник М., солдат! Вы совсем субординацию потеряли?
Это длилось где-то час, мне так пропесочили мозг, что у меня было ощущение, будто меня только что, как шлюху, жестко поимели в два ствола. В казарму я вернулся в полной уверенности, что до дембеля не доживу, меня отправят в дисбат, днем я буду кувалдой на скорость разбивать бетонные столбы до состояния пыли, а ночью — спать на голом бетонном полу, с одной только дощечкой, которую надо подкладывать под почки (реально, такие слухи ходили про дисбат). Сослуживцы меня утешали.
— Не ссы, Данила, правда — на твоей стороне! Ты все правильно сделал. М. — мудак конченый!
На следующее утро я увидел, как Ц. со своим шакалом-замполитом пошли встречать командира со свернутой стенгазетой под мышкой. Обычно утром ему докладывают о происшествиях в бригаде за ночь. А моя стенгазета была как раз тем самым происшествием, сродни пожару или самоубийству.
Я ПРЕДСТАВЛЯЛ, КАК НА РАЗВОДЕ КОМАНДИР ПРИКАЖЕТ МНЕ ВЫЙТИ ИЗ СТРОЯ И НАЧНЕТ РАЗНОСИТЬ МЕНЯ ПЕРЕД ВСЕЙ ЧАСТЬЮ, А ПОТОМ ОТПРАВИТ СЛУЖИТЬ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС, ГДЕ СТОИТ ОДИН ТОЛЬКО ОГОРОЖЕННЫЙ КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ ДЕРЕВЯННЫЙ СОРТИР, ГДЕ МНЕ ДО КОНЦА СЛУЖБЫ ПРЕДСТОИТ ЛОМОМ ДОЛБИТЬ ФЕКАЛЬНЫЕ СТАЛАГМИТЫ.
Развод прошел на удивление спокойно. Меня, как всегда, отправили в штаб. В штабе тоже все было спокойно: рутина, расстрелов вроде бы не намечалось. Промучавшись в ожидании казни весь день, я в итоге подошел к старшему сержанту Г. — адъютанту командира, который обычно вместе с водителем едет забирать его из дома, присутствует при встрече с дежурным и ответственным по бригаде.
— Серег, — говорю я адъютанту. — Слушай, че там сегодня было со стенгазетой? Всучил меня Ц.?
— Ага, попытался, — ответил Серега. — Стоит такой, по стойке “смирно”, облизывается от удовольствия, докладывает, типа, происшествие в роте обнаружено, карикатура гадостная на офицера висит на самом видном месте, позорит честь мундира, так сказать. Комбриг берет твою стенгазету, разворачивает, смотрит и говорит: “Хе, так это ж М.! Какой он в пиз*** офицер? Так его, козла жирного!”
У меня как гора с плеч свалилась.
— Фух, я уж думал все, дембель под угрозой!
— Да брось, Данила, ты тут уже полтора года служишь, а этот Ц. всего месяц со своим этим замполитом, они еще не одуплились в обстановке, не привыкли к нашему ростовскому воздуху свободы после Зернограда.
Правда, после того случая новый замполит все равно распорядился приносить к нему стенгазету на утверждение. Мне довелось сделать это только один раз, потом он залупнулся на кого-то из контрактников, тот подкараулил его после смены и поговорил с ним, так сказать, без званий: сломал ему челюсть. И замполит ушел на больничный до самого моего дембеля. А еще чуть раньше началась война с Грузией. Вот когда мы все реально перепугались.
