18 октября 2011 года Джулиан Барнс был удостоен Букеровской премии. Это вознесло его на Олимп английской литературы, поставив в один ряд с такими виртуозами, как Айрис Мёрдок, Салман Рушди, Джон Кутзее и Кадзуо Исигуро.
Таким образом, мальчик, родившийся в семье Барнсов 19 января 1946 года и наречённый Джулианом Патриком, оказался будущим писателем. Проявляя большие способности к сочинительству, он, однако, оказался причастным к литературному ремеслу лишь в 1964 году, когда, окончив школу Лондонского Сити, Барнс поступил в колледж "Магдалена" Оксфордского университета. Факультет, на котором он получил высшее образование, специализировался на современных западноевропейских языках.
Magdalen College, Oxford
В 1968 году Джулиан с отличием заканчивает колледж и 3 года работает лексикографом, принимая участие в издании Оксфордского словаря. Но в литературные круги Барнс вошёл лишь в 1977-м, когда стал обозревателем и литредактором в "New Statesmen" и "New Review". Он продолжил сотрудничество с различными британскими газетами и после выхода своего первого романа "Метроленд", случившегося в 1980 году. Именно после него Барнс получил признание критиков и окончательно состоялся как писатель. Далее его романы выходили регулярно, и с каждым новым произведением его популярность росла, ведь автор всё качественнее писал о тех вещах, которые волнуют большинство современных британцев: вопросы жизни и смерти, смысла человеческого существования, любви и ненависти, геноциде и капитализме. Все эти важные темы в стиле постмодернизма подаются изящно, завуалированно и с немалой долей иронии.
Из других работ Джулиана Барнса стоит выделить "Попугай Флобера", "Англия, Англия" и "Артур и Джордж". Последний, что интересно, описывает расследование, проводимое "отцом" Шерлока Холмса Артуром Конан Дойлом.
По роману "Артур и Джордж" снят мини-сериал
Букеровскую премию 2011 года Барнс получил за роман "Предчувствие Конца", написанный как история жизни одного человека, переосмысливающего в старости всё сделанное им за прошедшие годы. Однако, по нашему мнению, большее значение для английской литературы вообще и её постмодернистского направления в частности имел роман "История мира в 10 ½ главах".
Вышеупомянутая ирония пронизывает всю барнсовскую "Историю", за исключением той самой, вынесенной в название "полуглавы". Но к ней мы вернёмся позже, так как она имеет решающее значение в структуре произведения.
Итак, как уместить всю историю мира в 10 глав и маленькую тележку? Логично, что автор не описывал каких-то общественно значимых исторических событий, а выбрал несколько эпизодов из долгой жизни человечества:
"История мира? Всего только эхо голосов во тьме; образы, которые светят несколько веков, а потом исчезают; легенды, старые легенды, которые иногда как будто перекликаются; причудливые отзвуки, нелепые связи".
В таком духе выстроено всё произведение: 10 эпизодов, как будто выхваченные Барнсом из исторического процесса, связаны между собой не только некими ключевыми словами (так, например, красной нитью через роман проходит Ноев ковчег, а также часто упоминаются, как ироничный пример вечных участников истории, древесные черви). Также через все главы проходят идеи, которые Барнс хочет преподнести своим читателям и над которыми неявно, но настойчиво заставляет их подумать. Ярким примером является идея отделения "чистых" от "нечистых" сначала на Ноевом ковчеге, а затем и в Европе накануне Второй мировой войны, когда корабль с евреями-беженцами не захотела принимать к себе ни одна страна. Также стоит упомянуть поиск смысла жизни, поиск следов Божественного провидения, вопросы о цене человеческой жизни, о степени вины и развитии всей мировой цивилизации.
Вообще, если привести список глав романа, понятно, что это случайные эпизоды, как и в авторской задумке. Начиная с повести о Ноевом ковчеге от лица вышеупомянутого древесного червя, автор продолжает историей о захвате террористами туристического судна, историей о восхождении двух британских леди на Святую гору, съёмках фильма в непроходимых джунглях Амазонки. Венцом книги является последняя, десятая глава – здесь Барнс рассказывает о рае, в современном его воплощении. Именно к этому должно было прийти общество, развивавшееся на протяжении девяти глав, но вот что это за рай? Он такой, какой и должен, вроде бы, быть. Тут есть всё, что захочешь – машины, девушки, гольф, можно заниматься чем угодно и жить вечно. Да вот загвоздка в том, что всем без исключения обитателям рая это надоедает, и в итоге все они добровольно и, более того, с желанием, умирают – ведь смысла жизни у них больше нет.
Но мы не сможем передать вам всю иронию и смысл, которые Барнс вложил в свои 10 глав. Можно лишь попробовать передать ту экспрессию, ту правду и нестандартность, с которой он говорит о любви в той самой ½ главы. Для этого мы передаём слово автору, которые будут заключительными в нашей статье:
"«Я тебя люблю». Первым делом спрячем эти слова на верхнюю полку; в железный ящичек, под стекло, которое при случае полагается разбить локтем; в надежный банк. Нельзя разбрасывать их где попало, точно трубочки с витамином С. Если эти слова всегда будут под рукой, мы начнём прибегать к ним не думая; у нас не хватит сил воздержаться. Мы-то, конечно, уверены в обратном, но это заблуждение. Напьёмся, одолеет тоска или (самое вероятное) взыграет известного рода надежда, и вот пожалуйста — слова уже использованы, захватаны. Нам может показаться, что мы влюбились, и захочется проверить, так ли это. Как мы узнаем, что у нас на уме, покуда не услышим собственных слов? Остерегитесь — они не отмываются. Это высокие слова; мы должны быть уверены, что заслужили их. Вслушайтесь, как звучат они по-английски: «I love you». Подлежащее, сказуемое, дополнение — безыскусная, незыблемая фраза. Подлежащее — коротенькое словцо, которое как бы помогает влюблённому самоустраниться. Сказуемое подлиннее, но столь же недвусмысленно — в решающий миг язык торопливо отскакивает от нёба, освобождая дорогу гласной. В дополнении, как и в подлежащем, согласных нет; когда его произносишь, губы складываются словно для поцелуя. I love you. Как серьезно, как ёмко, как веско это звучит".
`I love you.' For a start, we'd better put these words on a high shelf; in a square box behind glass which we have to break with our elbow; in the bank. We shouldn't leave them lying around the house like a tube of vitamin C. If the words come too easily to hand, we'll use them without thought; we won't be able to resist. Oh, we say we won't, but we will. We'll get drunk, or lonely, or - likeliest of all - plain damn hopeful, and there are the words gone, used up, grubbied. We think we might be in love and we're trying out the words to see if they're appropriate? How can we know what we think till we hear what we say? Come off it; that won't wash. These are grand words; we must make sure we deserve them. Listen to them again: 'I love you'. Subject, verb, object: the unadorned, impregnable sentence. The subject is a short word, implying the self effacement of the lover. The verb is longer but unambiguous, a demonstrative moment as the tongue flicks anxiously away from the palate to release the vowel. The object, like the subject, has no consonants, and is attained by pushing the lips forward as if for a kiss. `I love you'. How serious, how weighted, how freighted it sounds.
