С начала ХХ в. театр, как и другие искусства, взорвался и совсем переменился. «Подглядывать» за копирующей реальность жизнью уже тогда становилось скучно.
Театровед Виктор Березкин всю жизнь писал про «театр художника», т. е. такой, где визуальные образы главенствуют, режиссер — художник и есть, а актер — лишь краска в его палитре. Березкин собрал и скрупулезно описал все проявления подобного рода: от первых акций авангардистов, «Победы над солнцем» Малевича, фигурин Эль Лисицкого — к Т. Кантору, Ю. Шайне, Л. Мондзику, П. Шуману, Р. Уилсону, Ф. Жанти. Многое из этого — уже наше время. Увидеть можно прямо на сцене. Не говоря уже о ютьюбе.
Березкин проследил и нашу традицию: андеграундные перформансы, В. Колейчук, театр Б. Понизовского, М. Исаев, П. Семченко. И, разумеется, — главный герой российского «театра художника» Дмитрий Крымов, в первых спектаклях которого («Недосказки», «Демон. Вид сверху», например) актеры совсем или почти не требовались. Сценическое действие придумывали непосредственно художник-режиссер и его молодые ученики. Они же и воплощали казалось бы немыслимое — непосредственно на глазах публики. Например, уже ставшие классическими «Подсолнухи» Ван Гога — из виниловых пластинок и хозяйственных перчаток...
Постепенно актеры стали надобиться, очень даже... Однако же функция их все же особенная. У Крымова суть героя, что называется, бросается в глаза. К примеру, окружающая среда (в лице главным образом увесистой мамаши) так оттанцевала и отпрыгала на бедном Дормедонте из «Поздней любви», что сделала его уродом в совершенно буквальном смысле. То же самое — пугающие персонажи «Записок из Бердичева» («Трех сестер» «наизнанку»): они таковы потому, что весь их подспудно трагический опыт и унылый внутренний мир отражен даже не просто на лице, а во всем внешнем облике.
Да, так вот «Подсолнухи»... Одно из любимых заданий Крымова ученикам — выразить с помощью бытовых предметов шедевр живописи. Недавно была великолепная выставка его студентов: «Портрет», кажется, Люсьена Фрейда кисти Фрэнсиса Бэкона — из куска мяса; «Шествие на Голгофу» Брейгеля — из кучи старой обуви с развязанными шнурками... И т. д. Совершенно невероятные студенческие шедевры...
Оказывается, театральное искусство состоит в близкородственных отношениях с изобразительным... Сегодня это понятно не только режиссерам-художникам. Просто режиссеры ищут художника-родственную душу. Театральный художник это, по-моему, профессия века. Они — полноправные творцы спектаклей, но перемигиваются, между прочим, со сцены не с нами, а — со своими великими собратьями.
В конце девяностых годов шел в Москве чудесный спектакль «Пчеловоды» Николая Рощина, где оживали образы Брейгеля и Босха. И об этом говорилось прямо. Сейчас так вроде не принято. Но вот в «Гигантах горы» очевидны образы Магритта, Энсора, противопоставленные классическому искусству... В маленьком кукольном «Снеговике» Евгения Шахотько опять разговаривает с Брейгелем... В «Вариациях тайны» — на заднике изысканной декорации Бархина — огромная «Скрипка Энгра» Ман Рэя... А в «Грозе» Воронежского камерного (сценограф там — Эмиль Капелюш) — в сцене ночных свиданий на заднике —сказочный, чуть зловещий лес... из кулисы выходит Борис — в котелке, плаще, одетый как герой «Мужчины и женщины»... И выскакивает образ зыбкости жизни, экзистенциального одиночества, тот же Магритт, Кирико, Поль Дельво...
Они все общаются.
