Маргарита Хемлин - украинская писательница еврейского происхождения, а ещё она какая-то волшебная женщина, которая носила в старом отцовском чемоданчике чудесатые артефакты: залатанных медвежат, флакончики прогорклой "Красной Москвы" и вышитые наволочки. Она родилась в местечке Остер Черниговской волости, и эта топография стала неотъемлемой частью ее литературного творчества. Этакая Йокнапатофа, только настоящая. "Дознаватель" - третий роман "остерского" цикла, как и два предыдущих развивающийся в трудное послевоенное десятилетие. Несмотря на удивительную домашнесть Хемлин, ее подчеркнутую уютную малороссийскость, то, что все ее романы родились из украинского рушника, как вся русская литература из потертой шинели, она писала по-настоящему страшные тексты.
Повествование ведётся от лица дознавателя Цупкого Михаила Ивановича, фронтовика, бывшего разведчика с грудью, увешанной орденами, и вообще товарища крайне порядочного и находящегося на хорошем счету. Когда в Чернигове случается убийство гражданки Лилии Воробейчик посредством нанесения ножевого ранения в спину, Цупкому выпадает удача раскрыть это дело уже в качестве следователя. Судьба благоволит ему, виновный быстро находится и признается в содеянном (правда, потом вешается в камере, но кого это волнует), начальство жалует отдельную квартиру, куда можно со всей радостью вселиться с женой Любочкой и доченькой Ганнусей. Только вот подруга покойной Воробейчик не даёт покоя. Портниха Лаевская Полина Львовна начинает буквально преследовать несчастного дознавателя: угрожать угрозы, намекать намеки, да ещё и втирается в доверие Любочке. Михаил Иванович тоже не бездействует, начинает повторное расследование и натыкается на целое еврейское кубло, плетущее свои синоитские заговоры.
Цупкой вселяет неподдельный ужас. Нет, он не вырывает ногти подозреваемым и не вливает им воду через нос, хотя одного и закапывает заживо. Но то, скорее, по недоразумению. Просто этот персонаж является самим олицетворением пустоты. Он действует и говорит правильно, но не покидает ощущение, что то речь и поступки не настоящего человека, а механической куклы, заведенной заботливой советской властью. Его речь - это язык канцелярский, протокольный, лишенный индивидуальности и живости. А ведь он так думает - не пытается выслужиться, не аккуратничает с начальством, а именно размышляет обо всем на свете, от любви к жене и усыновления детей до выбора конфет на рынке, в тех же ровно словах и выражениях, в которых ведёт допросы. И весь он, как его язык. Не знает чувства, а измеряет все пользой. Нужно жениться - женится. Правильно взять на воспитание маленького еврейчика - возьмёт. Быть может, и убьет, если другого выбора для сохранности стабильности не найдется. И не сказать, что другие герои вызывают хоть сколько-нибудь положительные эмоции: они врут, сплетничают, воруют и доносят. Но Цупкой выделяется даже на их фоне. Гражданин дознаватель предпочитает русский суетливому украинскому говорку, а тем более запретному чужачьему идишу, обособляя себя тем самым от собеседников.
Остальные персонажи при всей их нечистоплотности действуют, движимые неоперабельным чувством вины. Как и вся страна, они пытаются жить после огромной ценой выигранной войны, но в душах - пепелище, на котором гремят костями их мертвые. Так они и теснятся на клочке земли, гуляя новые свадьбы на старых могилах, жертвы вместе с палачами, многонациональный народ, надломленный и расколотый, пытающийся внутри себя отыскать нового врага, виновного во всех бедах. Защитные механизмы работают так, что врагом легче всего назначить самых растерзанных, чтобы перед ними хоть не каяться. Выживание вопреки всему становится главным грехом ортодоксальной и замкнутой еврейской общины, и только старый учитель-коллаборационист напоминает, что и украинцы так же истово восстанавливали себя после Голодомора.
Путаная детективная линия развивается нетипично, ломая классическую жанровую схему в духе "Убийства Роджера Экройда" досточтимой Агаты Кристи. Но, как во всех хороших книгах, главная здесь не она, и то,что в определенный момент расследование превращается в театр абсурда, никоим образом не делает роман хуже. Просто потому, что он, конечно, не об убийстве, а о том, какими усилиями собиралась из руин страна в первое послевоенное десятилетие. О том, как приходилось жить, имея на сезон одно платье, спать на полу, завернувшись в старый тулуп, и смотреть на шоколад, как на чудо. О чудовищной нищете и разрухе, терпеть которые было возможно лишь потому, что в сравнении с саднящей болью от потерь и угрызениями совести, они не имели никакого значения. Богач тот, у кого дети выжили в войну. И он же навеки не прав перед другими, чьи дети не выжили. Страшнее всего то, что выносить все это, не тронувшись умом, не пустив пулю в сердце, не подставившись под острый хлебный нож, можно только будучи бездушной машиной, сознательным гражданином, ни перед кем не чувствующим вины товарищем дознавателем.
