Стихи, как и цветы, несовместимы с понятием практичности. Талант обрекает поэта говорить в стихах правду о себе и нести за это ответственность. Поэт, который неискренен в стихах, плохой поэт, хотя это не означает, что он плохой человек. Трудно быть искренним в мире, где ложь - норма, предполагающая умалчивание, удобную уклончивость, где ложью обеспечивается защищённость. «Поэзия – есть сознание своей правоты» (см. ссылку 1), Мандельштам точно обозначил зависимость поэта от его искренности и немедленно оправдал его той же искренностью.
Воплощением этой поэтической формулы является Пушкин, в стихах которого есть свобода, но не вседозволенность, многозначность, но не двусмысленность, остроумие, но не язвительность, открытость, но не бесстыдство. Пушкинская искренность – не желание обнажаться, а смелость открываться. Искренность - дивное качество дилетантизма, исчезающее с ростом мастерства, и только в Пушкине сохранившееся в своей первозданной мощи. «Мы все по большей части привыкли смотреть на поэзию как на записную прелестницу, к которой заходим иногда поврать и поповесничать, без всякой душевной привязанности и вовсе не уважая опасных её прелестей... Что ни говори, век наш не век поэзии, умы не к ней устремлены... Всего приятнее стихами пестрить скучную прозу жизни...» (см.ссылку 2)
Нет никакой оригинальности в том, чтобы хвалить Пушкина. Более того, нет никакой надежды сказать здесь что-то новое, личное. Новое можно сказать только в той области, которой никто не касается, где высказываться не принято, поэтому высказывания редки или вовсе отсутствуют. Например, не принято ругать Пушкина. А ведь какой непочатый край возможностей произнести сугубо личное! Однако рискованно. Тем более, что он-то уже Пушкин, а мы-то далеко ещё не Пушкины. И выходит само собой, что получить право ругать Пушкина может лишь тот, кто не меньше Пушкина. Но это право достигается посмертно, поэтому Пушкин хорошо защищён от всего, что отличается от похвал. Каждый ныне здравствующий литературовед или критик, поэт или писатель отдаёт себе отчёт, на что замахивается, и немедленно отказывается от своих намерений.
Однако наши достоинства – продолжение наших недостатков. Соответственно, несомненные достоинства Пушкина - также продолжение его недостатков. В его творческом наследии есть, за что его критиковать. Более того, у поэзии Пушкина есть такие достоинства, которые могут быть обоснованы только её недостатками. Иначе, как объяснить начинающему поэту или проницательному читателю, почему Пушкину прощается «кровь-любовь» и прочие банальные рифмы, почему прощаются неточные и неряшливые рифмы? Ответ: потому что, что он писал двести лет назад, - не принимается, так как мы в один голос твердим, что Пушкин не устаревает. А если так, значит, на него распространяются все требования, которые предъявляются к современной поэзии. Феномен Пушкина как раз в том, что по духу он наш современник. Вероятно, он будет современником и тех поколений, для которых наше время станет далёким прошлым. Когда же ещё спросить с него за все недоделки его гениальных произведений? Потом будет поздно, мы останемся в прошлом, а он уйдёт в будущее.
Раскроем «Руслана и Людмилу». В силу объективных причин оставим за Пушкиным право использовать ныне устаревшие слова и обороты, ударения. Как бы ни был Пушкин современен, он сын своего времени. Но всё же подряд выпишем:
принятые сокращения слов: златая, глас, младые, брег, весёлы игры, хладный, невинной девы ясны дни, спокойся, вниманье гордое, в глубоку думу погружённый, на смертну сечу, мраморны преграды, сквозь вечну зелень, незрима арфа, хладеют перси, нежданна встреча, власов седых, вкруг себя, огромны очи, гласы трубны …
распространённые изменения ударений: смешались шумными толпами; с лица катится пот остылый; кораллы, злато и жемчуг; любовь волшебствами зажечь; земля вздрогнула под ногой; она с музыкой отворилась; однако в воды не прыгнула; и немощный судьбам укор; богатыря призрак огромный; трепеща скорчился бедняк; для мирных, счастливых друзей …
прибавление частицы «ся»: слилися речи в шум невнятный; и упивайтеся враждой; дивяся грозным торжествам; сбылися пылкие желанья …
расхожие рифмы (в скобках количество повторений): любви мои (6), разлуки–руки (1), боле поле (3), боле–воле (2), несчастный (напрасный, прекрасный) ужасный (4), день тень (2), сын один (2), миг постиг (2), руку муку (1), печальной–дальной (1), мечты–ты (1), век–человек (1), вновь–любовь (4), была мила (2), очи ночи (3), коня меня (5), друга (подруга) супруга (3), небес лес (3), глаза–слеза (1), тебе–судьбе (1), слова голова (3), любви–крови (1), сны–весны (1), забавы дубравы (3), слёзы–грёзы (1), полны (полный) волны (4), сон стон (2), мир–кумир (1) …
Приёмы и рифмы эти - анахронизм, но они освящены и защищены первенством, поэтому критике не подлежат, и неважно сколько поэтов и графоманов потом пользовалось ими и обесценило в своих произведениях. Но вот небрежность рифмы – критерий конкретный, абсолютный. Неточные рифмы в изобилии присутствуют у Пушкина и в поэмах, и в отдельных стихах. В «Руслане и Людмиле» множество однообразных пар, повторов одного слова в одном и том же контексте. Очень часто повторяются одни и те же определения, относящиеся к одному и тому же лицу. Часто встречаются принудительно рифмованные пары существительных в одном лице и падеже, глаголов:
пары существительных: дорожках-ножках, краям-гостям, полей-мечей, рядами-толпами, тишине-глубине, оскорбитель-похититель, краса-небеса, водопады-прохлады, слезам небесам …
пары глаголов: заводит-бродит, тужит-служит, чахнет-пахнет, пировал-выдавал, глядит-летит, горит-сидит, губишь-любишь, закипел-полетел, слушать-кушать, бежит-дрожит, слышит-дышит, буду-забуду, сидит-глядит …
пары определений: зелёный-учёный, пустой-морской, прекрасных-ясных, младую-ночную, странный-туманной, ретивых-счастливых, молчаливо-спесиво, глубоким-широким, весёлой-смелой …
принудительные рифмы: меня-тебя, тобой-мой, свои-любви, про себя жив ли я, молодых-своих, языком-немом, сидит-говорит, восстаёт-народ, лесах-руках.
Сто лет прошло, а Серебряный век ещё пожинал плоды пушкинских полей. Но вот если сегодня кто-либо возьмёт на вооружение банальные рифмы, то это будет расценено, как слабость. Каждый профессионал или образованный читатель невольно их отметит, и утратит доверие к автору, собравшему произведение при помощи примитивного конструктора. Чувственность, которая нуждается в этих старых средствах, будет обесценена их избитостью.
Но Пушкин недостатки не прячет, вовсе не заботится о них и мнении о них читателя. В его поэтических произведениях ритм однозначно важнее рифмы, стремительность речи существеннее её абсолютной взвешенности. Блестящий рассказчик, он не останавливается на повторах, ошибках, не занимается долгим подбором слов он держит темп и напряжённость повествования, приковывая внимание беглостью и изобретательностью изложения, внезапными метафорами или лирическими вкраплениями, он качает слушателей на волнах своего мастерства. Поток должен быть мутным, нести в себе случайное, постороннее, подхваченное по дороге. Рифмы всплёскивают в нём, как рыбы на стремнине. Рыбы как рыбы. Не золотые. Просто играют в воде. Чудо заключается только в том, что они живые. Игра воды. Игра слов.
Удивительно, но голос Пушкина в стихах и в письмах не меняется. И там, и там он одинаково свеж, звонок, имеет те же тембр и силу. Замечания, которые делает поэт в стихах или поэмах, столь же точно сформулированы, как и замечания в письмах к друзьям. «Руслан и Людмила» дают множество таких примеров. Пушкин, кроме взятой на себя роли автора, выступает в поэме, как ещё один самостоятельный персонаж, комментатор и сплетник. Автор рисует события, наблюдатель комментирует их. Автор ставит персонаж в нелепую ситуацию, наблюдатель обсуждает с нами происходящее, не в силах удержаться от иронии. Людмила похищена, автор переживает трагедию Руслана:
Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадёжно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить ещё возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюблённую подругу,
Желаний, слёз, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить... о друзья,
Конечно лучше б умер я!
Ироничный комментатор подхватывает реплику:
Однако жив Руслан несчастный...
Далее эпизод, где коварный Рогдай, намереваясь убить Руслана впопыхах принимает за него Фарлафа. Погоня ужас и трусость одного, торжество и злорадство другого вплоть до нелепой развязки описывается в ярких трагических красках. А сторонний наблюдатель обязательно даёт своё резюме:
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился... но едва, едва
Сам не смеялся над собою.
Людмила очнулась в волшебном замке Черномора. Пушкин-наблюдатель не может отказать себе в удовольствии посмаковать её неловкое положение:
Вы знаете, что наша дева
Была одета в эту ночь,
По обстоятельствам, точь в точь
Как наша прабабушка Ева.
Наряд невинный и простой!
Наряд Амура и природы!
Как жаль, что вышел он из моды!
Далее точный психологический штрих к женскому портрету:
… если женщина в печали
Сквозь слёз, украдкой, как-нибудь
Забудет в зеркало взглянуть -
То грустно ей уж не на шутку.
Черномор в первый раз явился к Людмиле:
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак,
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Перемена в настроении Людмилы после победы над карлой. В этом последнем замечании - секрет сугубо жизненного трагикомизма пушкинских сказок:
Всю ночь она своей судьбе
В слезах дивилась и смеялась.
Её пугала борода,
Но Черномор уж был известен,
И был смешон, а никогда
Со смехом ужас несовместен.
Любопытен ещё один момент поэмы, совсем, вроде бы, незаметный. Автор фиксирует отдельные кадры многогранной картины, прописанной с разных точек, включая точку зрения ироничного наблюдателя:
Поймал за бороду, хватает,
Волшебник силится, кряхтит,
И вдруг с Русланом улетает...
Ретивый конь вослед глядит...
Всё замирает, глазами ретивого коня мы следим за исчезающей в небе точкой, испытывая неописуемое удивление, недоумение, растерянность: «Что делать?!»
Старец в пещере описывает свою несуразную любовь к гордой Наине и роковую ошибку с колдовством, когда старуха призналась ему в любви. Схема та же: автор нагнетает драматизм события, сторонний наблюдатель ждёт, когда можно будет вставить своё резюмирующее слово:
...Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье всё ещё не верил,
И вдруг заплакал, закричал...
...Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею...
«Поэму свою я кончил. И только последний, то есть окончательный, стих её принёс мне истинное удовольствие». (см. ссылку 3)
Есть мнение, что Пушкин-человек отставал от Пушкина-гения, что чем более гениален человек, тем менее он должен быть заметен в человеческом и обыденном. Но если бы Пушкин не был поэтом и гением, он непременно остался бы заметным человеком своего времени. Недостаточно сказать, что он был хорошим другом, любовником, собеседником. Обязательно просятся сильные определения. Верный чуткий друг. Пылкий искушённый любовник. Блестящий остроумный собеседник.
Поэтический гений максимально проявлялся в соприкосновении с жизнью. Именно жизнь и впечатления, приносимые ею, были для Пушкина-гения неизмеримо важны и насыщали его сочинения. Рифма есть, но неявная, зыбкая, поддержанная только ритмически. Благодаря её необязательности стихи приобретают в своей обязательной ритмической жёсткости естественную неровность и шероховатость - фактуру. Они дышат через эти поры, становятся лёгкими и не мучают железной обшивкой симметрии.
Пушкин - гипнотизёр, который полагается на силу своего воздействия, а не на технические инструменты. Взяв в руки том его стихов, мы немедленно оказываемся под гипнотическим влиянием некой мощной стихии, и уже не в состоянии отвлекаться на мелочи, оценивать достоинства и недостатки.
Пушкин не устоялся, он неуловим, как мгновение. Его невозможно тиражировать, пользоваться его приёмами. Он весь на виду, он природа, в которой нет ничего искусственного, специального, но есть глубина, высота, простор, необъяснимое. Естественность, непринуждённость, непредсказуемость, изобретательность – эпитеты, применимые к природе, но они также легко могут быть отнесены к поэтическому творчеству Пушкина. В его живых созданиях изъяны, асимметрия, небрежность обязательны, как знак непосредственности и жизненности, за что мы любим их до боли в сердце, как никогда не сможем полюбить холодное совершенство.
«...я никогда не мог поправить раз мною написанное». (см. ссылку 4)
1. Мандельштам О.Э. «О собеседнике», эссе 1913 год; («Выпрямительный вздох»; Стихи, проза. Издательство: «Удмуртия», Ижевск, 1990).
2. Переписка А.С. Пушкина, в двух томах; «Художественная литература», Москва, 1982г.; (Черновик письма. Пушкин П.А. Вяземскому. 21 апреля 1820 г. Петербург).
3. Там же, (Пушкин П.А. Вяземскому, о «Руслане и Людмиле». 21 апреля 1820 г. Петербург).
4. Там же, (Пушкин П.А. Вяземскому. 14 октября 1823 г. Одесса).
