Легендарная «Дорога жизни».
Проложенная в ноябре 1941 года по едва замерзшему Ладожскому озеру, она сорвала замысел Гитлера задушить Ленинград голодом. По ледовой трассе было доставлено в осажденный город более 360 тысяч тонн продовольствия, боеприпасов, топлива, эвакуировано на Большую землю 550 тысяч женщин, детей, стариков.
Самым опасным участком «Дороги жизни» был 9-й километр.
«Пронеси, господи»,
— говорили, проезжая здесь, водители.
Он был ближе всего к передовым позициям врага. 9-й километр без бинокля просматривался с высокого берега Невы под Шлиссельбургом, захваченного фашистами. Ежедневно по 2—3 раза на него обрушивался огонь вражеских береговых батарей, часто штурмовали этот участок самолеты со свастикой на крыльях. Здесь, у мостков через трещины и воронки, скапливались автомашины. Помощь пострадавшим на 9-м километре оказывала военфельдшер Ольга Николаевна Писаренко. Ее брезентовая медицинская палатка, вмороженная прямо в лед, была беспокойным полустанком на 30-километровом пути по скованному льдом озеру. Сюда Ольга Николаевна вместе со своими помощниками-санитарами приносила раненых, обмороженных. Изо дня в день делала она перевязки, растирания, инъекции, накладывала шины. Тех, кто был тяжело равен, забирали санитарные машины, остальных выхаживала сама.
36 тысяч человек получили помощь в ее ледовом лазарете.
Когда весной 1942 года награждали отличившихся на «Дороге жизни», Ольга Николаевна одной из первых была отмечена орденом Красного Знамени. Это ее вторая фронтовая награда. Первую — орден Красной Звезды она получила в 1940 году во время советско-финляндской войны.
Старинный дом недалеко от Смольного, скромная квартира, в которой я не раз бывал за два года знакомства с Ольгой Николаевной Писаренко... Не успели мы поздороваться, как по-матерински зоркий глаз хозяйки обнаружил разошедшийся шов на моей куртке. Не внемля моим протестам, Ольга Николаевна взялась за иглу.
Тогда-то я и обратил внимание на ее руки. Большие узловатые пальцы бережно трогали порванную ткань и ловко накладывали стежок за стежком. Закончив штопку, Ольга Николаевна легко оборвала нитку краем ладони. Ладонь панцирем покрывали мозоли.
— От носилок,
—смущенно сказала она.
— До сих пор не сходят.
А я продолжал зачарованно смотреть на ее руки и вспоминал, что рассказывал об Ольге Николаевне бывший ладожский шофер Петр Григорьевич Михайлин.
Тот самый, что оставил на стене рейхстага знаменитый автограф Победы: «Мы пришли сюда затем, чтобы Германия к нам не ходила!..»
— Во время бомбежек и обстрелов Ольга Николаевна часто теряла варежки. Ей приходилось прямо на льду делать перевязки раненым, вытаскивать провалившихся под лед, растирать их закоченевшие тела. И все это под прицельным огнем врага!
Ольга Николаевна Писаренко не щадила себя, спасая других. Увидишь, бывало, из кабины, что у нее руки в крови (на Ладоге всегда мороз и ветер), крикнешь:
— Возьми мои рукавицы, сестричка!
И всегда у нее был один ответ: — А ты?
И не брала. Но шоферы все же бросали ей на лед рукавицы и ехали дальше. Люди делились с ней самым необходимым, берегли...
Я напомнил Ольге Николаевне о варежках.
— Верно. Меня снабженцы ругали,
—улыбнулась она.
— «На тебя, говорили, «Ладненько», не напасешься!» Я часто повторяла словечко—ладненько,—вот и поддразнивали меня так! 15 пар валенок сносила я за ту первую блокадную зиму, 3 шубы сменила, 5 санитарных сумок. Как попадешь в воду, так пропали валенки—сушить некогда. А шубы и санитарные сумки были побиты осколками. Одна санитарная сумка, правда, спасла меня от пули.
...Санитарная сумка тяжелая — более 5 килограммов. В ней фляга со спиртом, вата, бинты, йод, шина, камфара, шприцы, салфетки, индивидуальные пакеты — словом, все, что нужно для оказания первой помощи. А снаружи — красный крест в белом круге. Красный Крест — символ милосердия. Но как трудно было порой оставаться милосердной!
В ясный морозный день километрах в двух от моей палатки ушел под лед самолет. Летчик спасся на парашюте. Бегу я к нему, сумка по боку хлопает, шуба на мне до пят. Выдохлась, пока добежала до летчика. А он лежит на льду и в меня из пистолета целит. Фашист! Из последних сил швырнула в него санитарную сумку, выбила из рук пистолет.
— Ты что! — говорю. — Я же тебе помочь хочу!
Летчик шарит по льду (встать не может), ищет пистолет. Но я схватила его первой. «Подлец! — подумала я. — Пришел завоевать нашу землю, мужа моего убил, дочурку пятилетнюю повесил!» Как мне хотелось его застрелить! Но сдержалась, положила пистолет в карман.
Тут подбегают моряки-зенитчики.
— Это наш! — кричат.
— Нет, мой! — возражаю.
— Он что, к тебе с неба упал? Мы ведь его сбили!
— Не трогайте его! У него перелом ноги!
Фашист вглядывается испуганно, недоуменно... Лишь когда я распахнула полы своей шубы, чтобы удобнее накладывать шину на его сломанную ногу, летчик увидел юбку, понял, что перед ним женщина, и о чем-то залопотал. Моряк, знавший немецкий, перевел:
— Он никогда не думал, что его, офицера рейха, возьмет в плен русская женщина.
Было это в День 8 Марта. Моряки-зенитчики пригласили меня в свой снежный домик среди торосов. Посадили у печки, поздравили е праздником, угостили чаем, капустой и шоколадом. Поблагодарила я их за угощение—и обратно в свою палатку.
Хоть и хорошие, надежные были у меня помощники-санитары, а все сердце неспокойно: как там раненые? Сколько жива — не забуду, как много пережито вместе!
Старшина Петр Кононов по профессии печник, родом с Урала. Невысокого роста, молчаливый крепыш, злой в работе. Когда кашеварил у печки, каждый раз норовил оставить лишнюю порцию для меня. При этом мрачно оправдывался басом:
— Ешь, Николаевна! Отощала как...
Иван Чекушкин — шутник и балагур. Нрава добродушного, веселого. С ним легче было переносить всякие беды и напасти.
Однажды в пургу получили мы приказ отправиться на поиски моряков, не вернувшихся с боевого задания. Бушевала пурга. В кромешной тьме долго плутали по озеру, попав в лабиринт торосов. Сами обледенели. Ветер сбивал с ног. В двух шагах нельзя было человека разглядеть. Были моменты — только бы повалиться на лед и заснуть. Но мы сдерживались, друг друга подбадривали и нашли моряков! Их было 28, почти все раненые и обмороженные. Никого из них мы не отдали ладожской стуже!
...В палатке меня ждал сюрприз — командир 64-го дорожно-эксплуатационного полка, которому мы были приданы, капитан Можаев скоро привез нам всем подарки, которые пришли на фронт от жителей Якутии.
В коробке с подарками лежала записка. «Бей фашистов за моего папу!» — аккуратно написал якутский школьник на тетрадном листке.
И вспомнилось, как недавно шофер, у которого в сильную пургу заглох мотор, привел в мою палатку продрогших детей, эвакуирующихся из Ленинграда. Я усадила ребят у печки, напоила горячим чаем. Жутко было смотреть на их голодные лица. Но дети есть дети: обогревшись, они оживились, заулыбались. И я, глядя на них, как будто снова встретила свою погибшую дочурку.
Так хотелось мне оставить их у себя хотя бы на полдня! Но разве могла я это сделать? На койках метались раненые, в любую минуту мог начаться вражеский обстрел или воздушный налет. Проводила я их, усадила в машину и долго глядела вслед...
В середине марта приехал посыльный: «Комиссар вызывает!» У меня все похолодело внутри. Накануне у нас с комиссаром Иосифом Васильевичем Шикиным инцидент вышел. Распекал он раненого шофера, которого только что доставили в палатку санитары, а я при всех оборвала комиссара: «Не приставай, мол, к раненым! Им спокойствие нужно!»
Шофер, как потом выяснилось, во время вражеского налета оказался виновником затора у моста через трещину. Но я тогда этого не знала Вошла я к комиссару ни жива ни мертва.
— Ольга Николаевна! — обратился ко мне И. В. Шикин. — Я пригласил вас, чтобы спросить: почему вы не вступаете в партию?
Я растерялась. Хоть отец у меня большевик, но сама-то я вроде мало что сделала пока. — Не заслужила еще, — говорю.
Нахмурился комиссар:
— Вы что же, разве не настоящим делом занимаетесь?
— Я свою Родину защищаю! Не хочу в рабство к фашистам! И других отдать не хочу! — вспыхнула я.
— Ну и прекрасно! — улыбнулся Шикин. — Пишите заявление о приеме в партию.
Голос у меня осекся, я едва выговорила:
— А кто мне даст рекомендацию?
— Я! — сказал комиссар. — И те, кого вы спасали.
К низкому потолку, увитому густым табачным дымом, потянулись руки. Я взглянула в лица голосовавших за меня шоферов, регулировщиков, дорожников, бойцов, охранявших ледовую трассу. Изнуренные голодом, бессонницей, непрерывной работой, они светились доверием.
«Нет! — подумалось мне. — Это они меня спасли. Их раны, их боль спасли меня, заглушили мое горе, дали мне силы бороться и выстоять!»
Олег ЧЕЧИН, 1975 г.
