Икона Божьей Матери под названием Равенсбрюкская стоит для меня в особом ряду. Почему так - об этом мой рассказ.
В концлагере для женщин Равенсбрюк 31 марта 1945 года проходила очередная селекция: совсем ослабевших узниц отбирали, чтобы уничтожить в газовой камере. В группу отобранных вступила измождённая женщина в чёрном, заменив собой одну из заключённых и сказав при этом для ободрения остальных: «Я не верю в газовую камеру». «И таким образом, — писали впоследствии узницы Равенсбрюка, французские коммунистки, — она добровольно пошла на мученичество, чтобы помочь своим товаркам умереть». Это была мать Мария Скобцова, православная монахиня в миру, попавшая в лагерь за активное участие во французском Сопротивлении.
О последних часах жизни матери Марии существует несколько версий, передаваемых в воспоминаниях бывших узниц Равенсбрюка. Например, такая: мать Мария поменялась одеждой, на которой был пришит номер, с приговорённой к смерти женщиной.
Митрополит Антоний Сурожский упоминает об этом случае в беседе «О насилии» для слушателей Королевского военно-научного колледжа в Суиндоне 16 апреля 1986 года, и рассказ уже звучит по-другому: «Однажды группу узниц этого лагеря вызвали для отправки в газовую камеру, и одна из них, девушка лет девятнадцати, стала биться в отчаянии и ужасе. Мать Мария подошла к ней и сказала: «Не бойся, последнее слово не за смертью, а за жизнью. Бояться нечего». И девушка спросила: «Почему я должна вам верить?» И мать Мария ей ответила: «Потому что я пойду с тобой», и вместе с этими женщинами вошла в газовую камеру и умерла с ними. Мне об этом стало известно от другой узницы, которая там присутствовала. Она рассказывала, что больше никогда не видела людей, идущих на смерть так, как идут к победе, и всё потому, что мать Мария вступила в ситуацию насилия, конфликта, жестокости со своей внутренней устойчивостью».
В воспоминаниях заключённой Равенсбрюка И.Н. Вебстер есть такое свидетельство о последних днях матери Марии: «Мать уже не ходила, а ползала. Мало того, проверку там делал СС, и все знали, что если он заметит кого сидящей, то тотчас же забраковывал, т.е. куда-то усылал. Мать сидела и с усилием вставала, только когда СС проходил. 30 марта, в Страстную пятницу, она больше не могла встать. Он взял её номер и номера других столь же немощных. После проверки всем было приказано выйти наружу и не брать вещей. Матери было приказано оставить свои очки. Когда она запротестовала, что без очков ничего не видит, их с неё сорвали. Пришёл кампон, и их всех увезли.
В середине апреля блоковая нашего транспорта и Кристина позвали меня и сказали, что видели лист гази́рованных 31 марта, и там было имя Матери Марии».
И всё же такой трагический конец матери Марии, который описывала свидетельница в письме к Антонию Сурожскому, более чем вероятен, он вполне соответствует её подвижнической жизни, её безграничной любви к ближнему. Задолго до этого, ещё 31 августа 1934 года, она оставила в записной книжке такую многозначительную запись: «Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно ходить по суше — мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только всё время верить. Мгновение безверия — и начинаешь тонуть». Несомненно, что она придерживалась второго из названных способов жить, когда почти каждый день становился испытанием крепости её веры, готовности безропотно нести тяжкий крест сострадания и светлой, бескорыстной любви к ближнему.
Елизавета Юрьевна Скобцова (урождённая Пиленко) была потомственной дворянкой, дочерью директора Ялтинского ботанического сада. После октябрьского переворота она эмигрировала из России вместе со своим вторым мужем, казачьим офицером Даниилом Ермолаевичем Скобцовым, матерью и дочерью Гаяной. Семья уехала сначала в Стамбул, затем — в Югославию, позже они перебрались в Париж. В эмиграции у Елизаветы Юрьевны родились сын Юрий и дочь Настя.
Елизавета Юрьевна очень хотела вернуться на родину. В Париже она была активной участницей жизни Русской Православной церкви, приняла монашеский постриг под именем Мария. Ещё в России она писала стихи и даже издала два сборника, о которых тепло отозвался поэт Александр Блок. На чужбине мать Мария продолжила своё поэтическое творчество, но став монахиней, на первых порах пыталась скрывать свои стихи даже от близких. Однако долго не выдержала и в 1937 году в берлинском издательстве выпустила новый сборник. Кроме стихов мать Мария писала и художественную прозу.
Она всегда стремилась к общественному служению и, по словам митрополита Евлогия, «приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно», «называла свою общественную деятельность монашеством в миру». Мать Мария активно помогала эмигрантам, привлекая благотворительные пожертвования. На улице Лурмель в Париже она арендовала дом, где во дворе своими силами оборудовала церковь, открыла дешёвую столовую, в которой нередко сама готовила пищу. Деятельная и неутомимая, она была полна всё новых и новых замыслов.
Но началась Вторая мировая война. В наступившие тяжёлые дни оккупации Парижа мать Мария продолжала своё дело, хотя продуктов для столовой становилось всё меньше, а нуждающихся всё больше. В городе начались аресты. Чтобы хоть как-то поддержать арестованных, стали собирать и отправлять им посылки. Чтобы спасти от арестов и отправки в лагеря евреев, мать Мария организовала выдачу им фиктивных удостоверений о крещении. В доме на Лурмель находили приют русские военнопленные и участники Сопротивления. Немецкие власти стали что-то подозревать и усилили наблюдение. Однако мать Мария не прекращала опасной работы: устанавливала связь с группами Сопротивления, снабжала их продовольствием.
Такую активную деятельность удавалось вести до начала февраля 1943 года. Но утром 8 февраля, когда матери Марии не было дома, был арестован её сын Юрий, активно ей помогавший. Гестаповцы пообещали его отпустить, если к ним явится его мать. Узнав об этом, она на следующий же день пришла в свой дом на улице Лурмель, но после её допроса и ареста сына не выпустили: он так и погиб в лагере. Серьёзными уликами немцы всё же не располагали. Арестованным предъявили обвинение лишь в укрывательстве и помощи евреям. На это они отвечали: «Помогали всем нуждающимся — евреям и неевреям».
Для матери Марии начались тяжкие дни страдания и унижений в немецких концлагерях, началось её великое мученичество. Но мать Мария не впадала в отчаяние и даже поддерживала других.
«Она никогда не бывала удручённой, — вспоминала одна из немногих выживших узниц концлагеря Равенсбрюк. — Она никогда не жаловалась… У нас бывали переклички, которые продолжались очень долго: нас будили в три часа ночи, и нам надо было ждать под открытым небом глубокой зимой, пока все бараки не были пересчитаны. Она воспринимала всё это спокойно и говорила: «Ну вот и ещё один день проделан. И завтра повторим то же самое. А потом наступит один прекрасный день, когда всему этому будет конец». Ею владела не покорность — лагерных палачей она не боялась, а христианское смирение. Она и в лагере продолжала писать стихи, но они, к сожалению, не сохранились. И ещё она вышивала там иконы. Одну так и не закончила, хотя всем говорила, что если закончит вышивку, тогда уж точно вернётся домой (по некоторым свидетельствам мать Мария делала вышивку по мотивам Ахтырской Божьей Матери. В 1950 году Софья Раевская-Оцуп под руководством Юлии Рейтлингер написала икону под условным названием Равенсбрюкская). Через два дня после её гибели сотрудники Красного Креста стали вывозить тех заключённых, которые были депортированы из Франции, а через месяц лагерь освободили советские войска.
Поразительное свидетельство сохранилось о том, что в последние дни её спасала от газовой камеры одна из эсэсовских надзирательниц Кристина. Она пыталась её спасти от селекций, хотя, по воспоминаниям других узников, эта Кристина была «зверь, а не человек». Мы не знаем, что она увидела в матери Марии, но возможно то, что та увидела в ней самой человека.
Вспоминает сокамерница матери Марии, С.В. Носович: «В феврале меня, больную, эвакуировали в Матгаузен, а мать Мария, тоже больная, осталась в лагере Равенсбрюк, где потом погибла; и трагически она до конца осталась свободной духом, и не поддалась рабской ненависти. Все те, кто ее знал или соприкасался с ней в тюрьме или лагере, надолго сохранят ее яркий, незабываемый и столь редкий образ, интеллигентной русской женщины, ставшей по-настоящему деятельной христианкой, расточавшей в самые горькие минуты духовную помощь и поддержку всем, кто только к ней приходил за ними» .
Вышитая икона «Равенсбрюкская дошла до нас только по описаниям Софьи Носович, соузницы матери Марии. «…Следов вышивки найти не удалось, однако все же этот необычный, как и многое в жизни матери Марии, образ сохранился. Он был выстрадан ею, поэтому не мог погибнуть совсем, уйти в небытие, он остался как свидетельство и пророчество. Образ, известный по описанию очевидцев-соузниц матери Марии, восстановили близкие ей люди: сестра Иоанна (Рейтлингер) в росписи, Софья Раевская-Оцуп в иконописи, Елена Аржаковская в вышивке. И теперь он прочно вошел в православную иконографию и получил наименование Равенсбрюкская икона Богоматери» .
Совсем недавно этот образ был написан Татьяной Никоновой, иконописцем Тамбовского объединения «К Свету». Икона была написана для храма скита Свято-Пафнутиево Боровского монастыря.
Духовным заветом матери Марии стали ее слова: «В духовной жизни нет случая и нет удачных и неудачных эпох, а есть знаки, которые надо понимать, и пути, по которым надо идти…»
Я силу много раз еще утрачу;
Я вновь умру, и я воскресну вновь;
Переживу потерю, неудачу,
Рожденье, смерть, любовь.
И каждый раз, в свершенья круг вступая,
Я буду помнить о тебе, земля;
Всех спутников случайных, степь без края,
Движение стебля.
Но только помнить; путь мой снова в гору;
Теперь мне вестник ближе протрубил;
И виден явственно земному взору
Размах широких крыл.
И знаю: будет долгая разлука;
Неузнанной вернусь еще я к вам.
Так; верю: не услышите вы стука
И не поверите словам.
Но будет час; когда? – еще не знаю;
И я приду, чтоб дать живым ответ,
Чтоб вновь вам указать дорогу к раю,
Сказать, что боли нет…
Отрывок из книги "Помните, что все это было"
