Литературный Полигон**

Я вошла в кабинет Марины Львовны и впервые не почувствовала себя подсудимой, идущей на допрос. Что-то изменилось. Тишина в комнате больше не казалась давящей и обвиняющей. Она была… нейтральной. Как чистый лист, на котором можно было написать что-то новое. Я даже не села на самый краешек кресла, как обычно, а позволила себе опуститься глубже, почувствовав спиной упругую поддержку. Я пришла сюда не с отчетом о провале. Я пришла с маленькой, но сияющей, как рождественская гирлянда, победой. - Здравствуйте, Вероника, - Марина тепло улыбнулась...

Натюрморт "Тридцать первое августа". Холст, хлопковая простыня, чугун. Центральная фигура композиции - раскаленный утюг, застывший в шипящем выпаде над белоснежной, как капитуляция, рубашкой. На заднем плане, в расфокусе - гора другого белья. Голгофа из школьных блузок, брюк и сарафанов. Если бы у отчаяния был запах, он бы пах именно так: смесью пара, стирального порошка и легкой гари от моих подгоревших нервов. Часы на кухне показывали половину второго ночи. Весь дом спал, погруженный в праведный сон тех, кому завтра не нужно дирижировать парадом идеальной семьи...

- Он приезжает. Три слова, произнесенные моим мужем Кириллом в четверг вечером, стали для меня сигналом к началу военных действий. Не просто "приезжает", а "ОН приезжает". С придыханием и священным трепетом. "Он" - это Денис. Лучший друг, почти брат, альтер-эго, соратник по безумной университетской юности и, что самое страшное, - главный свидетель его романа с Ней. С Юлей. Десять лет. Десять лет я не слышала этого имени, и вот оно снова возникло в нашей идеально отполированной, пахнущей кондиционером для белья, квартире...

Начать, пожалуй, стоит с того, что я, Анна Павловна, сорока двух лет от роду, специалист по выгоранию. Не в том смысле, что я коуч или психолог, боже упаси. Я — практикующий специалист. Мое выгорание можно потрогать руками. Оно проявляется в виде дергающегося левого глаза в конце квартального отчета, в виде седой пряди, которая появляется после каждого родительского собрания, и в виде моего тихого, почти неслышного воя в подушку по ночам, когда я вспоминаю, что за ипотеку платить еще двенадцать лет...

Ночь для Максима была единственным временем, когда он мог дышать. Днем легкие сдавливало бетонной плитой его жизни: пыльный склад, скрип рохли, безликие коробки и короткие, как выстрел, команды бригадира. Он был грузчиком. Тенью в рабочей робе, сильным, молчаливым парнем, в чьих глазах застыла вечная серая пыль — не только складская, но и та, что осталась от его прошлой жизни, сгоревшей дотла в автомобильной аварии вместе с родителями. Но когда город засыпал, Максим просыпался. Он доставал из тайника рюкзак, в котором вместо сменной одежды гремели баллончики с краской...