Юрий Химик

Когда я вышла из больницы после операции, то чувствовала себя разбитой — не физически, а морально. Возвращаться было некуда. Моя комната в старом доме давно признана аварийной, жить там опасно. Я это знала. И знала, что одна не справлюсь. Единственным вариантом был сын. Родной. Единственный. Живёт в трёхкомнатной квартире. Всё вроде хорошо у них: и работа, и дети, и жена — Татьяна. Мы с ней не ссорились. Не дружили, но и не ругались. Просто ровно. Я позвонила Саше через день после выписки. Сказала аккуратно, почти шёпотом: “Сашенька, мне пока некуда...

Я всегда считала, что с дочерью у нас отношения хорошие. Не идеальные, но тёплые. Мы не были лучшими подругами, как в фильмах, но я всегда старалась быть рядом. Поддерживала, когда она поступала, когда рождала сына, когда разводилась. Даже когда сама осталась одна, без мужа, без помощи — всё равно думала о ней. Мы жили в разных городах, но я звонила, писала, ездила, как могла. А когда здоровье начало сдавать, я впервые попросила. Позвонила и тихо сказала: “Машенька, я, наверное, приеду к тебе на пару месяцев...

Всю жизнь я тянула одна. Муж ушёл, когда сыну было три. Не справился, сказал, что “семья — не его формат”. А у меня не было формата, у меня был ребёнок и куча проблем. Я бралась за всё: продавала книги на рынке, мыла полы в школе, потом устроилась в бухгалтерию на завод — сидела по вечерам с бумажками, вечно с усталыми глазами, но с чувством, что держусь. Всё ради него. Чтобы у него был нормальный портфель, тетради, потом телефон, потом репетитор. Когда он поступил в университет, я выдохнула. Думала, всё — вытащила...

Всю неделю я ходила по магазинам и выбирала подарок. Хотелось, чтобы он был не просто игрушкой, а чем-то особенным. Внуку исполнялось шесть, и я знала, что он сейчас увлечён динозаврами. Нашла большую энциклопедию с наклейками и объёмными картинками, добавила набор фигурок, упаковала красиво — с бантом. Заказала открытку, подписала от руки: “Твой день, твоя радость. Бабушка тебя любит”. Позвонила дочери — уточнить время, чтобы не прийти невовремя. Она как-то странно замялась. Потом говорит: “Мам, только не обижайся, но мы тебя не звали”...

Я почувствовала это задолго до слов. Он стал звонить реже. В разговорах — холод. Не грубость, нет. Просто безразличие. Как будто исполняет формальность. “Как ты, мама?” — и сразу: “У нас тут дела”. Он больше не рассказывал, не спрашивал, не смеялся. Всё стало кратким, сухим, чужим. А раньше был другой. Мой мальчик. С руками, цепляющимися за подол. С голосом: “Ты рядом?” — даже ночью. С письмами из армии, где на каждом листке — “люблю, скучаю, держись”. Где это делось? Я пыталась искать в себе причину...

Она стояла у порога, с телефоном в руке и видом, будто вот-вот сорвётся с места. Я приготовила её любимые сырники, поставила свежий чай, даже купила новый плед — тёплый, мягкий, в клеточку, какой она обожала в детстве. А она смотрела мимо меня, будто я — часть обстановки, старая мебель, пережившая ремонт. — Мам, я не хочу на тебя быть похожей, — сказала она вдруг, даже не понижая голос. — Ты всю жизнь жила неправильно. Работала, терпела, жертвовала. Постоянно от всего отказывалась — и называла это «любовью»...

Это был обычный вечер. Мы пили чай, говорили о погоде, о ценах в магазине, о каких-то мелочах, которыми обычно прикрывают тишину. Я всегда старалась не лезть. Он взрослый, сам решает, сам живёт. Я уже давно перестала спрашивать: “Ты поел? Ты выспался?” — хотя так хотелось. Просто слушала. Просто была рядом. Но он вдруг посмотрел на меня с каким-то странным выражением — не злобным, но и не тёплым. И сказал: — Ты знаешь, я вот вспоминаю детство и понимаю — ты держала меня на поводке. Я не сразу поняла...

Когда родилась Маша, я пообещала себе: никогда не буду такой матерью, от которой дети бегут. Хотела быть для неё другом, опорой, тем, кто не обидит и не предаст. В садик водила за руку. В школу собирала с ночными утюжками форменной юбки. Подростковый период прожила, как на минном поле, но старалась не сорваться — ни разу не сказала, что она неблагодарная или грубая. Всё прощала. Потому что любовь. Потому что мама. А потом Маша выросла. Вышла замуж. Родила сама. И однажды я услышала от неё: — Мам, ты лезешь в мою жизнь...

Я не просила многого. Ни машин, ни ремонтов, ни шуб. Всю жизнь считала: дети не должны платить за наших ошибок. Но когда в аптеке пересчитала мелочь и не хватило даже на самый простой препарат, решила — попрошу. Не на постоянку. Просто помочь закрыть дыру в пенсии. Позвонила сыну. Голос был усталый, раздражённый. — Мам, у меня своих расходов полно. Кредиты, ипотека, ребёнок. Я не обязан тебя содержать. Ты сама выбрала свою старость. Эта фраза — “сама выбрала” — застряла в груди. Я не поняла сразу, что он имеет в виду...

— Мам, ты серьёзно? Ничего? Даже комнаты? А на что тогда была твоя жизнь? Я услышала это ровно через двадцать минут после того, как заварила чай и нарезала пирог. Она приехала без предупреждения, усталая, раздражённая, и села сразу — без объятий, без улыбки. Просто выдохнула и уставилась в окно. — Ты ведь знала, что мне тяжело. Что ипотека давит. Что у вас в роду хотя бы хрущёвка должна была остаться. А ты? Всё проела? Я будто оглохла. Не потому, что не ожидала. А потому, что именно от неё — не ждала...

— Баб, ну ты чего опять? В своём веке живи, пожалуйста, — бросил он, не отрываясь от телефона. Я застыла. Казалось, это была шутка. Но по выражению его лица поняла — нет. Не шутка. Он просто раздражён. Он считает, что я лезу. Что не понимаю. Что с моими вопросами про учёбу, про друзей, про как он ест и спит — я будто из другого мира. И, наверное, так и есть. Я росла в другое время. Когда уважение к старшим было не пустым звуком, а правилом жизни. Когда слово “бабушка” звучало не как повод для насмешки, а как опора...

— Мам, я не хочу с тобой видеться. Ты всегда лезешь со своей моралью. Своими упрёками. От тебя — одно осуждение. Эти слова она произнесла по телефону. Спокойно. Холодно. Как будто не говорила со своей матерью, а закрывала заявку на возврат товара. Я не смогла ответить. Только сжала трубку так сильно, что побелели костяшки. Я выросла в другой эпохе. Где детей учили быть благодарными. Где родители были святыми, а их мнение — законом. Я никогда не орала на неё. Не била. Не швыряла вещи в пьяном угаре...