Я ЧИТАЮ

– Мам, ну сколько можно тянуть? Я же нормально предлагаю: ты берешь однушку, я остаюсь здесь с Максимом. Все честно, по долям. Тебе одной и не нужно столько места. Людмила медленно отставила чашку с недопитым чаем. Пальцы слегка дрожали. Она посмотрела на дочь, сидевшую напротив за кухонным столом, и вдруг поняла: сейчас произойдет что-то важное. Что-то, после чего уже не будет как прежде. – Катя, я не хочу размениваться, – сказала она тихо, но очень отчетливо. Дочь вскинула брови. На лице мелькнуло недоумение, затем раздражение...

– Алеша, ну скажи ей хоть что-нибудь! Я больше не могу! Ольга стояла посреди кухни, сжимая в руках кухонное полотенце так крепко, что костяшки пальцев побелели. Алексей сидел за столом, уткнувшись взглядом в свою чашку остывшего чая, и молчал. Просто молчал, как молчал последние две недели, пока его мать жила у них. – Она меня игнорирует в собственном доме! Переставляет мои вещи! Учит меня, как кормить Дашу! – голос Ольги дрожал, но она старалась не повышать тон, чтобы не разбудить дочку и не дать свекрови лишний повод для новых обвинений...

– Света, мне нужно с тобой поговорить. Светлана обернулась от плиты, где на сковороде шипели котлеты. Андрей стоял в дверях кухни, и по его лицу она сразу поняла, что это будет не обычный разговор про оплату коммуналки или поломанный кран. – Что случилось? – спросила она, выключая конфорку. – Я ухожу, – он произнес это так буднично, будто сообщал о том, что задержится на работе. – У меня другая женщина. Анна. Мы вместе уже полгода. Светлана прислонилась к столешнице. В голове что-то щелкнуло, словно переключатель, и мир вдруг стал чужим, неправильным...

– Ларис, ну подумай только, мама же дома целыми днями сидит, с ума сходит от одиночества, – Сергей стоял на кухне, держа в руках недопитый чай, и смотрел на меня так, будто просил не о работе для своей матери, а о спасении утопающего. – Ты же сама говорила, что администратор нужен. Вот и возьми её. Она ответственная, аккуратная, всю жизнь экономистом проработала. Я отложила нож, которым нарезала помидоры для салата, и обернулась к мужу. Сергей выглядел усталым после рабочего дня, седина в висках за последние годы стала гуще, и морщинки у глаз углубились...

– Аня, солнышко, ты должна быть благоразумной, – голос матери в трубке звучал мягко, но неумолимо. – Ты погубишь себе всю жизнь. Мы не позволим. Отец сказал: или он, или мы. Анна сидела на полу съёмной квартиры, прижав телефон к уху так сильно, что ухо онемело. За окном моросил осенний дождь, такой же серый и безнадёжный, как всё, что происходило последние три недели. На журнальном столике лежал её мобильный, экран светился: неотправленное сообщение Максиму, набранное и стёртое уже раз десять. – Мама, я его люблю, – прошептала она, и голос предательски дрогнул...

– Алёш, или она, или мы. Я больше не могу. Ольга сказала это тихо, глядя в окно на гирлянды соседнего дома, но в голосе у неё была сталь. Руки её механически сворачивали оберточную бумагу вокруг коробки с куклой для Машеньки, но пальцы дрожали. – Выбирай. Алексей замер у холодильника с бутылкой «Боржоми» в руке. Вода булькнула в стакан, заполняя тишину. Он медленно поставил бутылку на столешницу и обернулся. Жена стояла к нему спиной, плечи напряжены, как струна. – Оль, ну что ты… Она же одна. Совсем одна...

– Пап, ты просто не видишь очевидного! – почти крикнула Аня, хватаясь за виски. – Она же тебя на крючок посадила! Владимир Петрович отвернулся к окну. За стеклом моросил осенний дождь, размывая контуры панельных домов спального района Люберец. В отражении он видел лицо дочери, красное от возмущения и слёз. – Не смей так говорить о Светлане, – произнёс он глухо. – Ты понятия не имеешь, каково мне было. – Мы имеем! – Анна подошла ближе, её голос дрогнул. – Мы все понимали. Но это не значит, что первая встречная может… – Она не первая встречная! – Владимир Петрович резко обернулся...

– Вы что, с ума все сошли?! – взвизгнула Ольга, и ложка с солёным огурцом звякнула о хрустальную тарелку. – Мама никогда бы не оставила квартиру постороннему человеку! Нотариус Игорь Владимирович поправил очки и повторил спокойно, будто читал прогноз погоды: – Анна Семёновна Ларина составила завещание семнадцатого марта две тысячи двадцать четвёртого года в присутствии двух свидетелей. Трёхкомнатная квартира по адресу Арбат, дом двадцать три, квартира сорок один, завещана Виктору Петровичу Сомову...

– Галина Сергеевна, ну что вы придираетесь, честное слово! – Инга стояла у своей двери, скрестив руки на груди, и смотрела так, будто Галина Сергеевна была надоедливой мухой. – Шкаф стоит у стены, никому не мешает. – Как не мешает? – голос у Галины Сергеевны дрожал, хотя она изо всех сил старалась говорить твёрдо. – Я боком протискиваюсь! Сумкой за ручку цепляюсь каждый раз. Коридор общий, понимаете? Общий! – Мы платим за эту квартиру столько же, сколько и вы, – Инга говорила медленно, как учительница непонятливому ребёнку...

– Коля, ну возьми хоть на автобус, – Анна Семёновна протянула мужу мятую купюру, глядя на него с тревогой. – Видишь, какой лёд на улице? Упадёшь ещё, не дай Бог. Николай Петрович застёгивал старую куртку, не поднимая глаз. – Аня, мы это уже сто раз обсуждали. Пятьдесят рублей туда, пятьдесят обратно. Это сто рублей, понимаешь? А за месяц четыреста. На эти деньги мы с тобой можем купить нормального чаю, не пакетики. – Да какой чай, Коля! – Она всплеснула руками, и купюра выпала на пол. – Тебе семьдесят...

– Лидия Петровна, я правда не могу это есть, у меня желудок не принимает жареное по утрам, – Катя отодвинула тарелку с румяными сырниками и виноватой улыбкой посмотрела на свекровь. – Как это не принимает? – Лидия Петровна застыла у плиты с лопаткой в руке. – Леша же всегда ел, с детства. Я специально встала пораньше, творог свежий купила вчера на рынке... – Мам, ну не все же одинаковые, – Алексей неловко потянулся к чайнику. – Катя просто следит за питанием, понимаешь. – А я что, не слежу, что ли? – голос Лидии Петровны дрогнул...

– Вика, доченька, ты что, правда хочешь закрывать дверь на ночь? – голос Надежды Семёновны дрожал так натурально, что Виктория на мгновение почувствовала себя чудовищем. – Я же могу плохо себя почувствовать, а вы не услышите. Мне шестьдесят, у меня давление. Виктория стояла посреди кухни в квартире номер сорок, сжимая в руке край халата. За спиной, в проёме той самой двери, которая соединяла их жилплощадь с квартирой номер сорок один, маячила свекровь в розовом домашнем костюме. От неё пахло дорогими...