Записки Мюнхгаузена | НЕБЫЛИЦЫ

— Ты серьезно? Эти банки — мои, я их берегла на зиму! Голос Веры Петровны резанул по кухне, как нож по стеклу. Анна замерла с рукой на дверце погреба, пальцы онемели от холодного металла ручки. — Мы их сами закатывали, Вера Петровна. Вместе. Лето напролет. (Внутри у Анны всё сжалось: вот опять, опять эта стена из «экономии», за которой прячется обычная жадность.) Вера Петровна шагнула ближе, фартук в мелких яблочных пятнах натянулся на животе. Кухня пахла уксусом и старым деревом. На столе — пустая кастрюля из нержавейки «Тефаль», в которой только что кипел маринад...

— Бз-з-з-ик! — резкий, визжащий звук молнии на чемодане прозвучал в утренней тишине спальни как выстрел. Я рывком села на кровати, сбрасывая остатки сна. Сердце колотилось где-то в горле. Прямо перед моим шкафом-купе, бесцеремонно сдвинув мои вешалки с блузками в одну кучу, стояла Света — сестра мужа. Ее широкая спина в линялой футболке перекрывала обзор, но я отчетливо видела, как она вытаскивает из огромного клетчатого баула стопки детских колготок и запихивает их на мою полку с бельем. — Ты что творишь? — мой голос сорвался на хрип...

— Пятьдесят восемь миллионов! Мама, ты слышишь? Пятьдесят восемь, мать его, миллионов! Визгливый голос Витьки сорвался на фальцет, и он чуть не выронил мой телефон в тарелку с остывшим борщом. Я дернулась через стол, пытаясь выхватить гаджет, но брат, с ловкостью, которую обычно проявлял только при виде халявной выпивки, отскочил к окну, прижимая смартфон к груди, словно икону. — А ну отдай! — я вскочила, опрокинув стул, и грохот падения мебели в тесной хрущевской кухне прозвучал как гонг перед боем...

— Закрой рот, Вадик, а то сквозняком простудишь гланды, лечение нынче дорогое, а страховку я тебе только что аннулировала. Вадим застыл в дверном проеме, нелепо приоткрыв рот, и его рука, занесенная для приветственного рукопожатия с «новым инвестором», безвольно повисла в воздухе, словно сломанная ветка. — Ты... — он моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд, его кадык судорожно дернулся, проталкивая ком в пересохшем горле. — Полина? Ты что забыла в кресле генерального? Уборщицы приходят после шести, сейчас рабочий день, и если охрана увидит...

Пилик (звук оповещения о переводе средств). — Это ты перевел? — Ну я. Чего орешь? Дай поесть спокойно. — Восемьдесят четыре тысячи, Игорь! Это вся премия. Плюс аванс. Ты перевел всё под ноль? Я смотрела в телефон, и цифры на экране расплывались. В горле встал сухой, колючий ком. Руки затряслись так, что смартфон едва не выскользнул на липкую клеенку кухонного стола. — Не ори, сказал. У соседей уши длинные. Перевел маме. Ей нужнее. Он даже не поднял головы. Сидел, уткнувшись в тарелку с борщом, и чавкал...

— Нет. И даже не смотри на меня так. — Лен, ну ты не понимаешь! Это вопрос жизни и смерти! — Жизни? Твоей? А моего инфаркта ты не хочешь? Два миллиона, Витя! Ты в своем уме? Ты хоть представляешь, сколько это нулей? Я швырнула полотенце на столешницу. Оно шлепнулось мокрой тряпкой рядом с недоеденным бутербродом, который Витя мусолил уже полчаса. В кухне пахло застарелым табаком и его потом — едким, кислым запахом страха, который пробивался даже сквозь дезодорант. — Ленуся, зайка, послушай... — он потянулся ко мне через стол, пытаясь схватить за руку...

*** - Ты нас выгнал беременными на мороз, а теперь просишь почку? – мой голос прозвучал непривычно тихо, когда я открыла дверь и увидела его на площадке. Он стоял, съежившись, в потрепанной куртке, пахнущей дешевым табаком и больницей, и его пальцы судорожно теребили пластиковый пакет из Пятерочки. Я не стала спрашивать, как он нашел адрес; знала, что через Госуслуги или старых знакомых это возможно, но факт его вторжения в мой новый, отстроенный по кирпичику мир заставил желудок сжаться в тугой комок...

— Квартиру я купила до брака, так что валишь отсюда ты! — я швырнула распечатку из Росреестра прямо на кухонный стол, где ещё дымилась её кружка с недопитым чаем, и документы, разлетевшись, накрыли крошки от вчерашнего пирога, пока свекровь, побледнев как мел, уставилась на чёрные буквы, подтверждающие мою единоличную собственность. Она сидела в моём халате, который нахально натянула поверх своей кофты, будто уже хозяйка, и только что закончила командовать сыном, чтобы тот выносил мои вещи в коридор,...

— Где машина? — я спросил, еще не снимая грязные ботинки в прихожей, чувствуя, как тяжесть двенадцатичасовой смены на складе «Магнита» сливается с новой, липкой тревогой. Место под окном, где всегда стояла моя десятилетняя «Тойота», было пусто, а на асфальте валялся окурок, который я не бросал. — Как где? На парковке, — голос Ирины донесся с кухни, ровный, безразличный, поверх привычного треска телевизора. — Нет ее там. Я три круга сделал. Украли, что ли? Я прошел на кухню, и первое, что я увидел, было ее новое пальто, висевшее на спинке стула...

— Карта-то почему не проходит? — кассирша в «Пятерочке» щелкала пластиком по терминалу, бросая на меня раздраженный взгляд, а очередь за спиной начинала вздыхать. — Заблокирована. Может, другой попробуем? — Невозможно, — пробормотала я, лихорадочно копаясь в кошельке, хотя знала, что наличных хватит только на хлеб. Общая карта Т-Банка, куда Сергей переводил деньги на продукты и бытовые мелочи, всегда работала. Я сунула ее обратно в отделение, вытащила свою, личную, с зарплаты — остаток три сотни...

— Эта квартира теперь записана на маму, а ты собирай вещи! — муж с ухмылкой кинул старый чемодан к двери, и тот, гремя колесиками по ламинату, остановился у моих ног, будто специально подставленный для удара. Я стояла в коридоре, еще в домашнем халате с пятнами от вчерашнего борща, и чувствовала, как холод от кафельного пола ползет по ступням вверх, добираясь до живота, где все сжалось в тугой комок. Он смотрел на меня сверху вниз, глаза блестели от победы, щеки раскраснелись, а на губах играла та...

— Ешь давай. Это самое дорогое блюдо в твоей жизни. Плюх. Тяжелый, мокрый сверток, обмотанный синей изолентой и скользким полиэтиленом, шлепнулся прямо в тарелку с пельменями. Жирные брызги дешевого майонеза и мутного бульона разлетелись веером — на липкую клеенку, на пульт от телевизора, на сахарницу с отбитым краем и Олегу прямо в лицо. От свертка несло ржавчиной, сыростью и той специфической затхлостью, которой пахнет в общественном туалете. Олег дернулся, как от удара током. Вилка со звоном упала на пол, покатилась по грязному линолеуму...