Анастасия Питирнова

? Качественно ставить задачи. И тому, что пора навсегда вычеркнуть из лексикона фразу: «Ну ты что, сама не могла догадаться?» Не могла. Присылает знакомый видео. Без комментариев. Просто видео. Я посмотрела. Жизнь пошла дальше. Через время вопрос: — А ты тому-то показала? — Нет. — А почему? — А надо было? — Ну могла бы догадаться… Простите, хрустальный шар сегодня не взяла. Он на подзарядке рядом с телепатией и чтением кармы собеседника. — Я на тебя немного обиделся. — За что? — Ну ты знаешь...

Главный редактор — это человек, который знает, что идеальных условий не будет. Поэтому начинает работать сразу в неидеальных. Иногда — в плохих. Иногда — в таких, о которых потом не рассказывают. Если материал вышел — «команда молодцы». Если не вышел — «ну ты же главный редактор». Логика железная. Спорить с ней бесполезно. Кто-то считает, что главный редактор — это про власть. Нет. Про ответственность. А ещё про выносливость. Про умение делать серьёзное лицо, когда внутри хочется лечь и не отсвечивать...

Я не знаю, где дом, и, если честно, кажется, никогда не знала. Может, его и не было — просто привычка искать что-то тёплое между поездками, между делами, между чужих голосов. Иногда ловлю себя на том, что ищу ответ там, где его нет. Северные льды сказали: «Приходил. Смотрел долго. Похоже, пытался вспомнить, каким был мир до того, как его назвали “домом”». Сибирские реки улыбнулись — у воды всегда такое выражение, когда она слышит, что кто-то ищет постоянство. Алтайские горы стояли молчаливо, но в молчании было принятие, как у тех, кто понимает: всё, что приходит, обязательно уйдёт, и в этом нет беды...

Есть истории, которые входят в сердце — не шумно, а как удар пульса. Истории, от которых хочется выпрямиться, вдохнуть глубже и прожить свой день честнее. Мы сняли фильм о таком человеке. О Глебе Савкине — «Граче», офицере, для которого служба была не профессией, а внутренним ритмом жизни...

2024 год. Мамы не стало, и мир, будто сломанный маятник, стал качаться в непривычном ритме. Квартира осталась — но не как наследство, а как последняя пауза в её жизни. Муниципальная, вечно «не сейчас», вечно «успеем». После похорон мне сказали, что у меня есть всего пару дней, чтобы забрать мамину жизнь по сумкам: вещи, книги, тряпки, посуду — всё, из чего состояла женщина, с которой у меня были сложные, запутанные отношения. Мы любили друг друга — по-своему, неровно, урывками, иногда через боль. И, наверное, поэтому прикосновение к её вещам оказалось таким нестерпимо острым. В шкафу со сломанной дверцей невозможно было найти просто «одежду»...