Tetok.net

Сергей стоял в дверях больничной палаты и не мог пошевелиться. Его дочь — та самая, которую он приехал проверить, подозревая бог знает что, — сидела рядом с бледным мальчиком лет пяти и читала ему сказку про медвежонка. А ведь ещё три дня назад всё выглядело совсем иначе. — Двадцать пять тысяч в месяц, это что, мало? — Сергей смотрел на экран телефона и пытался понять, что происходит. — Там же всё оплачено: общага, проездной. На что ещё деньги нужны? Жена Лена молча мыла посуду. За двадцать пять лет брака она научилась не вмешиваться, когда муж начинал свои подсчёты...

Когда Ваську Рогова выносили из роддома, акушерка сказала матери: «Крупный какой. Богатырь будет». Мать ничего не ответила. Она уже тогда смотрела на свёрток так, будто ей подсунули чужое. Васька не стал богатырём. Он стал лишним. Таким, знаете, которого вроде и родили, а куда деть — не придумали. — Опять твой уродец в песочнице сидит, всех детей распугал! — кричала с балкона второго этажа тётка Люба, местная активистка и главный рупор дворовой справедливости. Мать Васьки, замученная жизнью женщина с потухшим взглядом, только огрызалась: — Не нравится — не смотрите...

Ольга стояла белее свадебного платья невестки. Губы сжаты в нитку, пальцы терзают край скатерти, а взгляд такой, будто не сын женится, а пришла налоговая с обыском. Рядом — объёмный пакет, который она прижимала ногой, как сторожевой пёс будку. Свадьба гремела на всю катушку: жених раскраснелся, но держался вертикально, невеста сияла, как новенькая копейка, гости ещё не перешли ту грань, за которой начинаются драки за уважение. Только Ольга сидела с лицом, от которого скисло бы даже шампанское. Люба, её сестра, вздохнула...

Сорок лет она несла эту обиду. Каждый день. И вот сегодня — первое сентября, линейка, микрофон в руках. А в первом ряду сидит та, кому она обязана всем. 1985 год. Посёлок Красный Бор под Воронежем гудел, как встревоженный улей. Первое сентября — банты, букеты, начищенные до блеска ботинки. У Маши Королёвой ботинок не было. Были старенькие сандалии, которые мама всё лето латала. А ещё было платье. Мама, швея-надомница, неделю не спала, колдуя над своей старой юбкой. Получилось, конечно, не из «Детского мира»...

Апельсин был тяжёлый, налитый соком. Лена держала его в руках и смотрела на женщину в инвалидном кресле — ту самую, что тридцать два года назад встала в дверях и сказала: — Ну и кого ты привёл? Антонина Павловна тогда скрестила руки на груди, будто оборону держала. Оглядела невестку с головы до ног — цепко, оценивающе. Как бракованный товар на рынке. — Я же просила городскую, интеллигентную. А это что? Лене только исполнилось двадцать. Она сжалась, стараясь стать меньше. Чемодан в руке казался неподъёмным, ручка врезалась в ладонь...