Читающая Лиса

Шум. Постоянный, фоновый, разъедающий душу. Не грохот стройки за окном, а внутренний гул собственной жизни. Утром — приветственное шипение кофемашины и тут же, не отрываясь от экрана телефона, короткое «Привет» мужа. Днём — громкая музыка из наушников сына-подростка. Вечером — скучающее бормотание сериала из телевизора, пока каждый уткнулся в свой мерцающий прямоугольник. И тиканье моих мыслей, как часовой механизм бомбы: «А зачем всё это? Ради чего?» Последней каплей стал ужин. Вернее, его подобие...

Алиса проснулась от тишины. Не от звука, а от его отсутствия. Не гудел лифт, доставляющий на двадцатый этаж свежие орхидеи. Не возилась на кухне домработница Людмила Петровна. Не звенел в будуаре телефон. Просто тишина. Она потянулась к шелковистой ткани на месте мужа. Холодная. Сергей встал рано. «Наверное, в аэропорт уехал, летит в Цюрих, или в Лондон», — лениво подумала она. Его отлеты были частью пейзажа, как вид на Москву-реку из панорамных окон. Спускаясь по мраморной лестнице, Алиса заметила пустоту на стене...

Дождь за окном фонда «Крылья» был тихим и нудным, как фон к мыслям Марины. Она поправляла стопку анкет на столе. Десять лет здесь. Десять лет с тех пор, как доктор сказал «у вас нет шанса забеременеть» и мир сузился до размеров тихой, безнадежно опрятной квартиры. Фонд стал ее спасением, ее материнством в квадратных метрах кабинета. Помощь другим детям была единственным способом дышать полной грудью, не слыша в тишине эхо нераздавшегося детского смеха. Дверь в ее кабинет всегда была открыта. Но в тот день ее будто выбили...

Мою дочь зовут Соня. Ей четырнадцать, и она — мое самое страшное творение. Я лепила ее годами, из лучшей глины, ошибаясь одним-единственным, но роковым движением: я давала ей всё, в чём отказывали мне в её возрасте. Однажды она сказала мне: «Мама, я не серая масса. Я — белая ворона». Тогда я умилилась. Теперь же вижу: я вырастила не редкую птицу, а хищного птенца, который считает, что весь мир — его гнездо, устланное пухом моих нервов и деньгами. Мы сидели за завтраком на нашей кухне с панорамным видом...

Звуки рояля в нашей квартире были так же привычны, как журчание батарей или гул холодильника. Они начинались в семь утра, ещё до запаха кофе, и заканчивались глубоким вечером, заглушая скрип входной двери — это возвращался с работы мой уставший муж, Андрей. — Скерцо, Алиночка, чувствуй ритм! Не гони! — мой голос звучал натянуто, как струна. Я стояла за спиной дочери, впиваясь взглядом в её тонкую, изогнутую в струну спину. Она играла правильно, технично, безупречно с точки зрения аппликатуры. И абсолютно безжизненно...

В тот вечер Марина снова ужинала одна. Паста остывала, а гул басов из комнаты падчерицы Кати бился в такт ее одиночеству. Муж, Алексей, задерживался. Опять. Когда он пришел, поцелуй в макушку был мимолетным, а взгляд — уже отстраненным. — Катя сегодня «случайно» облила мое платье, — тихо начала Марина. Алексей вздохнул, снял очки. Знакомый жест. — Марин, она подросток. Гормоны. Ты должна быть мудрее. — Я не должна! — вырвалось у нее. — Я пытаюсь! Она меня ненавидит, Леша. Открыто. Он отвернулся к окну, спиной к проблеме...

Анна замерла в дверях кухни, сжимая в руке холщовую сумку. Оттуда пахло свежим хлебом и безнадежностью. Из гостиной доносился ровный, методичный голос её матери. — Современные родители, — говорила Лариса Витальевна, — помешаны на этих своих нельзя. Сахар нельзя, мультики нельзя, на руках спать нельзя. Мы же вас как-то вырастили? Здоровыми. А не этими… нежными растениями. Анна закрыла глаза, считая про себя до десяти. Так ее учил психолог: «Не вступай в спор. Установи границы». Она вошла в гостиную...

Дождь стучал по окну кухни монотонным, унылым ритмом. Я протирала одну и ту же тарелку, глядя в темноту за стеклом, в то время как за моей спиной разворачивалась драма. Не просто семейный спор — война тихих интонаций и взглядов, вонзающихся, как лезвия. — Я просто не понимаю твоей принципиальности, Катя! — голос мужа, Максима, звучал сдавленно, как будто его сжимали тиски. — Речь идет о будущем нашего сына! Квартира в центре! Это не подарок, это инвестиция в его жизнь. Я медленно повернулась, положив полотенце на стол...

Катерина стояла, прижав ладонь к холодному стеклу, и чувствовала, как внутри нее замерзает целый мир. В руке она сжимала телефон. На экране — цепочка сообщений, таких обыденных и таких чудовищных. Переписка её мужа Максима и её лучшей подруги Ани. Их общий, тёплый мирок, из которого её аккуратно вытеснили. Годы. Целые годы. В офисе было тихо, был слышен только гул компьютера. Здесь, на двадцать восьмом этаже, она была Катериной Соколовой, владелицей успешного праздничного агентства. Железной леди, которая из хобби построила империю...

Дверь захлопнулась с таким грохотом, что дрогнули хрустальные бокалы в серванте — подарок на пятнадцатилетие брака, который Алена теперь ненавидела. В воздухе повисло эхо: «Я тебя ненавижу! Ты разрушаешь эту семью!» Алена медленно опустилась на стул у кухонного стола. На ладони тусклым пятном лежала серьга-гвоздик дочери. Катя сняла ее, отстаивая право идти на встречу с друзьями. В пятницу. Ночью. — Опять спектакль? — раздался спокойный голос из-за дверей. Максим, ее муж, прислонился к косяку, держа в руке два яблока...

Запах жасмина в палисаднике смешивался со сладковатым ароматом свежего лака на деревянной арке. Завтра под этой аркой Алиса скажет «да». Спокойное, уверенное «да» Максиму. Максим был воплощением надежности: его планы не рушились, а претворялись в жизнь, его чувства не бушевали, а ровным теплым светом заполняли пространство. С ним она забыла, что такое тревога. И почти забыла, что такое безумное биение сердца. «Почти» — это то слово, которое онемело где-то под ребром, когда она, в последний раз примеряя платье, разбила хрустальную подкову, символ будущего семейного счастья...

Дождь барабанил по окну, выстукивая тот же безнадежный ритм, что и голос дочери в телефоне. — Мам, я не понимаю, как ты так можешь. Зачем тебе нужен этот… этот кризис среднего возраста в пиджаке, — голос Кати был острым, как скальпель, и таким же холодным. Анна смотрела на дождевые струи, сползающие по стеклу. За ее спиной, на кухне, тихо звенела ложка о фарфор – Сергей мыл чашки. Ее островок спокойствия в этом шторме. — Катя, он реставратор книг. И у него руки… – начала она, но дочь перебила. — И у него руки золотые, да, понимаю...