Субботин

КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР В ПУТИ – Вы не поняли? Мы не хотим, чтобы вы играли в новой версии фильма. Мы хотим купить только ваш образ! – Мой образ? – переспросил Буратино, хлопая круглыми глазами. – Только и всего! – вальяжно восседая на краешке стола, сладко улыбнулся Продюсер. – Но я могу ещё и сыграть, – просительно зачастил Буратино. – Меня только обновить, покрыть лаком… Я как новый, вот, посмотрите! Буратино вытянул вперёд облезлую всю во вмятинах деревянную ручонку. С кожаного дивана поднялся смуглый...

– Коллеги, сегодня важный день! К нам приедет американец, и от того, как сложатся переговоры, будет зависеть наше будущее! Я бы и один с ним договорился, но каждый из нас вложил немалые деньги в автосервис, поэтому решать судьбу нашего предприятия будем коллективно. Трое мужчин сидели в тесном запущенном офисе, отделанном выцветшими пластиковыми панелями. Двое устроились за дешёвым столом, заваленным бумагами, каталогами запчастей и парой немытых кружек. Третий, высокий и деловой, нервно расхаживал перед ними, энергично жестикулируя и бросая тревожные взгляды на экран телефона...

Вениамин Викторович Белков, солидный господин в годах, опустился на бархатный стул в ложе и приготовился слушать симфоническую музыку. Он не был её поклонником, но достиг того положения, при котором посещение подобных концертов стало правилом хорошего тона. Его приглашали, зазывали, буквально тянули за руки и брали обязательство, что он придёт. Потому как стоило Белкову появиться на любом культурном событии, оно тут же приобретало первостепенную значимость. При всём этом Белков не имел прямого отношения ни к культуре, ни к искусству...

– Не люблю весну. – Почему? – Простужаюсь и грязно. – А зиму? – Холодно. – А лето? – Жарко, – и подумав, ответил наперёд. – А осенью слякотно. День стоял ветреный. С крыши автобусной остановки капало, грязные ручьи бежали у бордюра, проносившиеся автомобили с сырым шипением издавали нарастающие и затухающие «щ-щ-щ». Двое приятелей ждали автобус. Один – высокий, живой, в длинном пальто, напоминающий журавля. Второй – приземистый и толстый, в поношенной куртке и мятой кепке на лысеющей голове. – Весну...

— У Белого царя Севера крутой нрав, — мрачно произнёс Пурпурный король. — Кого мы отправим к нему от Союза Ста Королей с требованием принять наши условия? В пышном Колонном зале за огромным круглым столом сидели сто королей. Молодые и старые, с бородами и без, в мантиях цветов древних аристократических родов, все они склонили свои озабоченные головы в глубоком раздумье. — Наши условия весьма дерзкие, — заметил Зелёный король. — Никто в здравом уме добровольно не согласится делиться своими землями и богатствами, даже если речь идёт о благе ста наших лучших и избранных королевств...

Стакан упал, но так и не коснулся пола. Бурминов, случайным взмахом руки сбивший его со стола, с изумлением наблюдал за водой, выплеснувшейся через край и застывшей в воздухе, словно 3D-изображение. Тут же угасли все звуки, коллеги превратились в нелепо позирующих манекенов, воздух сгустился и застыл. В эту минуту дверь открылась, и в крошечную студию вошёл Плюскис, белобрысый человек с маленькой головой. – Не волнуйтесь, – обратился он к Бурминову дружелюбно, но безучастно. – Мы остановили программу, чтобы синхронизировать ваше время с нашим...

Пантелей Точкин ещё раз перечитал свою статью, исправил две смешные опечатки и, довольный собой, нажал клавишу «Enter». Едва публикация улетела в интернет покорять читателей эксцентричной аналитикой, поблизости раздался сердитый голос: – Вам нельзя здесь находиться! Блогер так и подпрыгнул на месте. Он заглянул под стол, за шкаф и для верности в шкаф. Прильнул к оконному стеклу – не снаружи ли донёсся странный голос? Но нигде никого не было. Вильнюс утопал в зимних сумерках. Окраина города спала, а улица казалась мрачной и безжизненной...

В дверь с табличкой «Кривдонариум – здесь ты сможешь убить свою Горгону» вошёл сутулый брюнет со скорбной физиономией. Он часто моргал, будто страдал тиком, и беспрестанно шарил в карманах, точно искал деньги. – Господин Бурминов? Прошу вас, садитесь! – обрадовался гостю Плюскис. Бурминов опустился на хлипкий стул, а Плюскис, вертлявый хозяин кабинета с судорожными манерами и маленькой белобрысой головой, захлопотал за столом, доставая из ящика бланки. – Итак, господин Бурминов, кем бы вы хотели стать, в какую реальность перенестись? – Мой привычный мир распался, – траурно сообщил Бурминов...

— Прошу вас, проходите, уважаемый профессор Краузе! После прочтения вашего письма я без капель уснуть не мог! В промёрзлую гостиную вошёл сутулый человек в круглых очках на орлином носу и болтающимися, точно вёсла, руками. Хозяин дома Данис Пиявичус – еврокомиссар по энергетике, активный сторонник западных ценностей, бывший в 80-х годах прошлого века не менее активным членом КПСС — одетый в пальто и тёплые сапоги, встретил гостя радушно, усадил напротив себя в мягкое кресло и налил ему выпить. – Неужели нашли? – спросил утконосый чиновник, бросив на гостя деревянный прибалтийский взгляд...

«Если кто зайдёт, то решит, что мы поминки справляем. Или того хуже – обряд жертвоприношения проводим!» – с тревогой подумал чиновник Филармонов, бросая смятенный взгляд на мрачную компанию в чёрных одеждах, усевшуюся за длинный стол у него в кабинете. Филармонов, энергичный старичок интеллигентного вида, нервный, в поношенной шерстяной безрукавке под пиджаком, откашлялся и начал: – Коллеги, впереди большой праздник – День Победы. В связи с этим в нашем городе будут проходить культурные мероприятия, ответственность за которые возложена на меня...

– Убью, убью! – бормотал Сироткин, задыхаясь. Он бежал от автобусной остановки домой. Пальто было распахнуто, развевающийся на ветру шарф хлестал по перекошенному лицу, а в голове закипала раскалённая каша. Только что Сироткин узнал, что жена ему изменяет. Да ещё как узнал – из интернета! Его Верочка, его кровиночка, его ангел, с которой он прожил душа в душу одиннадцать лет, с которой родил двух смышлёных мальчуганов… И вот она — пьяная, полуодетая, колесит по городу в чёрном внедорожнике, высунувшись из люка, в компании неизвестного бугая со звериной рожей...

– Батюшку! Священника! Приведите попа! – понимая, что врачи уже не помогут, исступлённо завопил Велюгин, мечась в постели точно в бреду. Лев Зиновьевич Велюгин умирал. Он лежал на смертном одре в своём респектабельном особняке близ Нью-Йорка, окружённый родственниками, среди которых младшее поколение уже едва ли понимало русский язык. Велюгин был стар, бледен и жалок, но прожил свою жизнь ярко и наотмашь. Особенно тот период, когда он, сбежав из опостылевшего СССР, обосновался в демократических и свободных Соединённых Штатах Америки...