Радость и слезы

Тридцать первого декабря, в час ночи, моя жена не взяла трубку. Дважды. А потом я позвонил её подруге Свете, с которой она якобы встречала Новый год на даче. Света была дома. С мужем. И понятия не имела, где Алина. Но началось всё двумя днями раньше. Было двадцать девятое декабря, воскресенье. Я менял розетку в коридоре — старая расшаталась, решил заменить перед праздниками. Обычно к этому времени Алина уже составляла меню, проверяла продукты, планировала, что будем готовить. Семь лет подряд так было...

Петя стоял у витрины антикварного магазина уже минут двадцать, и продавщица поглядывала на него с подозрением. Семилетний мальчишка в поношенной куртке, явно замёрзший — не их клиент. Но он не уходил. Просто стоял и смотрел на деревянную музыкальную шкатулку с резными цветами на крышке, которая стояла на полке за стеклом. — Ты что тут стоишь? На улице что ли замёрз? — окликнула его продавщица, выходя из-за прилавка. — Иди домой, тут не погреться. Петя вздрогнул и сжал в кармане конверт с деньгами...

Глеб знал, что сейчас мама скажет «нет». Он видел это по тому, как она остановилась в дверях его комнаты, держа телефон в руке. По тому, как молчала, хотя обычно сразу начинала говорить. Всё рухнет через секунду — его планы, обещания Артёму, первый Новый год без родителей. Рухнет, и он ничего не сможет сделать. — Бабуля звонила, — сказала она тихо. — Плохо себя чувствует. Не сможет приехать. Он отложил телефон. За окном сумерки уже наполовину съели день — декабрьские, густые, тяжёлые. Тридцать первое число...

Тася знала, что мама придёт. Знала так же точно, как знала, что снег холодный, а в столовой по четвергам дают сырники. Шесть лет — этого достаточно, чтобы понять: Новый год — время, когда сбываются самые главные желания. А главнее маминых рук, которые обнимут и больше никогда не отпустят, ничего на свете быть не может. — Тася, отойди от окна, — воспитательница Зинаида Марковна коснулась её плеча. — А вдруг мама приедет? Вдруг не найдёт дорогу, если я не буду смотреть? Зинаида Марковна присела рядом на подоконник...

Гришка Волков копался в мусорном баке, когда его узнала бывшая учительница. Двадцать лет назад он запускал в неё мелом и срывал уроки. Сейчас искал еду — третий день был голодный. Тамара Сергеевна остановилась, посмотрела на грязное лицо, на руки, роющиеся в отходах. Было пять вечера тридцать первого декабря. Через два часа у неё начнётся застолье с родней. И в этот момент она приняла решение, которое перевернёт новогоднюю ночь... *** Тридцать первого декабря, часов в пять вечера, Тамара Сергеевна бежала в магазин за сметаной — забыла купить к салату...

Лариса стояла на перроне и не могла заставить себя войти в вагон. Вчера вечером дети помогали собирать вещи, радовались поездке к бабушке. А ночью, когда все уснули, она сидела на кухне одна у и рыдала. Думала: сколько можно? Сколько можно притворяться сильной, когда внутри пустота? Когда тебе сорок три, трое детей, и ты одна. Совсем одна. Но утром Настя обняла её и сказала: "Мама, поехали скорее!" И Лариса встала, умылась, натянула улыбку. Потому что дети не должны видеть, как она разваливается на части...

Виктор Степанович не помнил, когда последний раз плакал. Может, когда не стало жены, пятнадцать лет назад. А может, ещё раньше. Мужики не плачут — так его учили. Но сегодня, в половине одиннадцатого вечера 31 декабря, сидя в машине на пустой московской улице, он чувствовал, как к горлу подступает что-то тяжёлое и горячее. Фары встречных машин размазывались по мокрому стеклу. Город готовился к празднику. А он — нет. Через тысячу километров отсюда засыпала его внучка. Больная. Семилетняя. Единственная...

Холодильник был почти пустой. Три яйца, пачка масла, остатки вчерашней гречки. Петр Васильевич закрыл дверцу и посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. За стеной у соседей слышались голоса, смех. Готовились встречать Новый год. А у него – пустая квартира, пустой холодильник, и никого. Зачем вообще сидеть тут? До полуночи еще полтора часа. Сидеть и слушать, как веселятся другие? Петр Васильевич надел старое пальто – то самое, серое, которое купил еще пять лет назад на первую пенсию. Тогда казалось, что впереди столько времени...

Анна Сергеевна достала из буфета хрустальные бокалы — те самые, что Петя привёз из командировки в семьдесят девятом. Один бокал дрогнул в руке, зазвенел тонко, почти жалобно. Она поставила оба на стол, отошла на шаг, посмотрела. Два прибора. Две тарелки. Две салфетки, выглаженные до хруста. Как будто он сейчас войдёт и скажет: "Нюра, ты чего там возишься? Уже полночь скоро". Но Петя не войдёт. Не скажет. Уже год как его нет. И дочь не приедет. Внуки не прибегут. Телефон не зазвонит. Анна Сергеевна провела ладонью по скатерти — белой, с вышитыми васильками...

Валя вернулась с ночной смены на хлебозаводе, когда за окном едва начало светать. Ноги гудели так, что хотелось просто упасть на диван и не вставать до вечера. Но нельзя. Сережу надо в садик собрать, покормить. В холодильнике еще оставалась гречка со вчерашнего дня и два яйца. Она открыла дверь в их комнату — однушку на втором этаже панельки, которую снимала за треть своей зарплаты. Сережа не спал. Он сидел за столом, склонившись над листом бумаги. Язык высунул от старания. На столе валялись исчерканные листки — штук десять, не меньше...

Ваня прижимал лоб к холодному стеклу и шептал одно и то же: «Сейчас приедет, сейчас». Он не отходил от окна уже пять часов. За спиной стыл праздничный стол, который папа так старался накрыть. По телевизору шёл концерт, артисты пели про счастье и любовь, а семилетний мальчик смотрел на пустую улицу и ждал чуда. Того самого чуда, которое должен был принести Дед Мороз. Одно-единственное желание. Самое важное. Вернуть маму, которая ушла позавчера и обещала постараться вернуться к празднику. Но до полуночи оставалось три минуты, а мамина синяя машина так и не появилась...

Олеся резала соленые огурцы для оливье, когда услышала, как за стеной гости Лёши снова разразились хохотом. Очередная шутка. Очередной повод повеселиться. А она режет огурцы. *** Тридцатого декабря, когда Лёша сообщил, что Артём с Серёгой приедут из Воронежа и останутся до второго, Олеся восприняла это спокойно. Даже обрадовалась — значит, будет компания, не придется встречать Новый год вдвоем перед телевизором, как в прошлом году. Но потом Лёша добавил: — Слушай, ты уж постарайся, да? Приготовь чего-нибудь вкусного...