Просто Папа и Василиса

Будильник у меня давно как музейный экспонат — лежит в ящике, потому что просыпаюсь раньше него. Сначала слушаю дом: как поскрипывает пол, как капает в раковине неторопливая капля, как шуршит за занавеской прохладный воздух. Потом — мамино дыхание: тихое и ровное. Вдох, выдох, короткая пауза — и снова. Пока этот ритм не сбивается, я знаю: день начнётся спокойно. Кухня встречает меня кружкой, на которой откололся краешек. Каша на молоке, пюре из мягких яблок, маленькая ложка для таблеток. Я записываю в тетрадь время и дозировку, проверяю давление, пододвигаю к кровати столик на колёсиках...

Утро пахло влажным картоном и свежесваренным кофе из киоска у остановки. Дворник, седой как первый снег на газоне, сдвигал лопатой шуршащие пакеты к зелёным контейнерам и привычно бурчал: «Ну и напаковали…». А потом замер. Между баков, в углу, где всегда оставалась узкая тень, шевельнулся серый комочек — как кусок облака, упавший на землю. Комочек посмотрел на мир из‑под прилипшего к ресницам листика и негромко пискнул. Дворник осторожно отступил. Он знал дворовых собак всяких: мудрых и хулиганов...

В сентябре школы пахнут мелом и свежей краской после ремонта. Я стояла у ворот своей когда‑то чужой, а теперь родной школы и думала, что у времени есть смешная привычка — возвращать нас туда, где мы один раз решили, что не нужны. Тогда, много лет назад, я уходила отсюда с твёрдостью подростка: «как можно дальше». Сегодня я возвращалась с ключом от учительской и с тетрадкой, в которой написала то, чего сама когда‑то не услышала. На входе дежурила та же вахтёрша — казалось, она старше школьных стен, но улыбалась так, будто знала меня давно...

Валентина Ивановна жила в нашем дворе дольше всех — это знали даже те, кто лишь недавно выучил свой адрес. У неё окно выходило на солнечную сторону. По утрам она ставила кружку с горячим чаем на белый подоконник, а рядом — круглую стеклянную банку с винтовой крышкой. Внутри были конфеты в разноцветных фантиках: «барбарис», «ирис», «дюшес» — от банки тянуло карамелью и мятой, тем самым простым «детским» запахом. Когда во дворе слышался детский смех, она открывала банку, пересыпала конфеты в бумажный кулёк и выходила во двор...

Автобус затормозил у рынка, двери раскрылись, и внутрь, как волна, вкатились люди с сумками. Кто‑то толкнул локтем, кто‑то шипя пробивался к свободному месту, кто‑то громко требовал сдачу. Пожилая женщина в серой косынке пыталась удержать равновесие, но её, будто веточку, отшвырнуло к поручню. — Осторожнее можно? — сказала я и машинально прикрыла собой шестилетнего Лёву. — А вы не лезьте! — отрезал мужчина в пуховике и отвернулся к окну. В салоне стало шумно от слов, похожих на рассыпанный горох: «быстрее», «вечно мешаются», «ни кто вам не должен», «сами виноваты»...