Просто Папа и Василиса

Утро пахло влажным картоном и свежесваренным кофе из киоска у остановки. Дворник, седой как первый снег на газоне, сдвигал лопатой шуршащие пакеты к зелёным контейнерам и привычно бурчал: «Ну и напаковали…». А потом замер. Между баков, в углу, где всегда оставалась узкая тень, шевельнулся серый комочек — как кусок облака, упавший на землю. Комочек посмотрел на мир из‑под прилипшего к ресницам листика и негромко пискнул. Дворник осторожно отступил. Он знал дворовых собак всяких: мудрых и хулиганов...

В сентябре школы пахнут мелом и свежей краской после ремонта. Я стояла у ворот своей когда‑то чужой, а теперь родной школы и думала, что у времени есть смешная привычка — возвращать нас туда, где мы один раз решили, что не нужны. Тогда, много лет назад, я уходила отсюда с твёрдостью подростка: «как можно дальше». Сегодня я возвращалась с ключом от учительской и с тетрадкой, в которой написала то, чего сама когда‑то не услышала. На входе дежурила та же вахтёрша — казалось, она старше школьных стен, но улыбалась так, будто знала меня давно...

Валентина Ивановна жила в нашем дворе дольше всех — это знали даже те, кто лишь недавно выучил свой адрес. У неё окно выходило на солнечную сторону. По утрам она ставила кружку с горячим чаем на белый подоконник, а рядом — круглую стеклянную банку с винтовой крышкой. Внутри были конфеты в разноцветных фантиках: «барбарис», «ирис», «дюшес» — от банки тянуло карамелью и мятой, тем самым простым «детским» запахом. Когда во дворе слышался детский смех, она открывала банку, пересыпала конфеты в бумажный кулёк и выходила во двор...

Автобус затормозил у рынка, двери раскрылись, и внутрь, как волна, вкатились люди с сумками. Кто‑то толкнул локтем, кто‑то шипя пробивался к свободному месту, кто‑то громко требовал сдачу. Пожилая женщина в серой косынке пыталась удержать равновесие, но её, будто веточку, отшвырнуло к поручню. — Осторожнее можно? — сказала я и машинально прикрыла собой шестилетнего Лёву. — А вы не лезьте! — отрезал мужчина в пуховике и отвернулся к окну. В салоне стало шумно от слов, похожих на рассыпанный горох: «быстрее», «вечно мешаются», «ни кто вам не должен», «сами виноваты»...

В магазинах детских товаров всегда пахнет ванилью и пластиком. Анна знала это лучше, чем хотелось бы: она умела отличать по звуку большие колёса от маленьких, знала, из какой ткани не электризуются конверты, и где лежат бутылочки, которые «точно не текут». Знала — и проходила мимо. В её тележке неизменно были только подарки «для чужих детей»: погремушки, комбинезоны с ушками, деревянные кубики. На кассе улыбалась: «Это для племянника», — и, выходя на улицу, глотала свежий воздух, как горькое лекарство...

Поезд покачивало на стыках рельсов — Марина ехала в город детства. Она крутила в пальцах тонкий конверт. На лицевой стороне — адрес, который она и так знала наизусть: улица Липовая, дом 7, квартира 3. Там жила Лена, школьная подруга. Перед самым выпускным они крепко поссорились, и Марина уехала, не перезвонив. С тех пор минули годы, а одно дело так и оставалось невыполненным — сказать «прости» вслух. Она возвращалась в город, где мало что меняется: те же дорожные знаки на углах, та же парикмахерская с выцветшей вывеской и запахом лака, тот же май с голосами выпускников у школы...

Он снова дождался того самого автобуса — номера, который когда‑то привёз в его жизнь любовь. Маршрут не менялся уже много лет: от рынка, мимо хлебозавода, через мост, к старому парку и дальше — петлёй к спальным кварталам. Автобус подходил, как всегда, чуть вздрогнув у бордюра; двери вздыхали, и в этот вздох будто бы попадала целая эпоха — запах дизеля, мокрого асфальта, пролитого кофе из бумажного стакана. Он поднимался по ступенькам неторопливо, словно входил не в салон, а в прошлое. У водителя было новое лицо, а поворот руля — привычный...

Снег в тот вечер был не праздничный — липкий, непримечательный, мешал идти и прятал лужи под тонкой коркой. Сергей возвращался с поздней смены и думал ровно об одном: добраться до квартиры, вскипятить чайник, выпить чаю и лечь, не включая большого света. Он давно научился снижать раздражители: меньше света, меньше шума — так легче. У перекрёстка, возле магазина «Продукты», он заметил собаку. Она сидела между колеями, почти под фарой грузовой газели: рыжая, мокрая, сжавшаяся в круглый комок. Собака мелко дрожала и смотрела не на машины, а в темноту — туда, где, возможно, когда-то был её дом...

В их дворе по утрам витал аромат утреннего кофе, тёплого хлеба из небольшой пекарни у остановки и влажной метлы дворника — там где он подмёл, на асфальте оставались мокрые полосы, а в воздухе пахло влажной пылью. Кирилл всегда выходил чуть раньше, чем нужно, и неизменно говорил: «Здравствуйте, Сергей Петрович», — человеку в оранжевом жилете. Даже когда торопился, даже когда дождь моросил с самого утра, даже когда голова была занята встречами и графиками. Они обменивались парой коротких фраз — о...

У подъезда пахнет тёплой корочкой и газетами из почтовых ящиков. Я выхожу рано — на работу к восьми, и почти каждое утро вижу одну и ту же картину: мужчина в тёмной куртке с аккуратно нашитой заплатой на локте завязывает шнурки младшему, поправляет шапку средней и вкладывает в рюкзак старшему свёрток с бутербродами. Он не суетится и не командует, но успевает всё — будто его день длиннее, чем у остальных. — Все помнят? Дневник — в портфель, улыбка — на лицо, — говорит он тихо и глядит каждому в глаза...

Квартира бабушки Зои стояла тихая, как закрытая книжка. Лена вошла, включила свет и на секунду прикрыла глаза — не от пыли, от воспоминаний. Окна были завешены плотными шторами, на столе лежала складная рулетка для выкроек, стопка аккуратно перевязанных журналов «Работница», а на подоконнике — старый глиняный горшок с сухой лавандой. Лена приехала разобрать вещи: риелтор уже торопил, мама, задыхаясь в трубке, повторяла «надо заканчивать, Ленка», а в блокноте у самой Лены был список из галочек: «посуду — в коробку, документы — в папку, хрусталь — отдать Вере»...

Вечером было сыро и прохладно. За углом скрипели тормоза трамвая, ветер гнал по двору пустую пластиковую бутылку, а в третьем подъезде гулко хлопнула дверь. Илья шёл знакомой тропинкой между домами, в пакете — молоко и свечи: в их доме в последнее время часто выключали свет. Он уже миновал старую скамейку у тополя, когда краем глаза заметил её. Собака стояла, чуть повернув голову, и смотрела на него спокойными, уставшими глазами. Шерсть у неё была седая, как первый снег на крышах, а над левым глазом — пятно цвета растаявшего шоколада, аккуратной кляксой...