Лабиринты Рассказов

Елена Петровна считала свои дни бусинами на старых, потрепанных четках. Вот одна — серая, утренняя, с ритуалом заваривания чая и взглядом в окно на просыпающийся двор. Вот другая — дневная, бежевая, отмеренная шагами до магазина и обратно. А вот третья, вечерняя — цвета густых сумерек, наполненная тишиной и шелестом страниц давно прочитанных книг. Все они были гладкими, привычными, нанизанными на тонкую нить одиночества. Пять лет прошло с тех пор, как ушел Николай. Пять лет, за которые тишина в их маленькой двухкомнатной квартире стала плотной, почти осязаемой...

Тридцать два года. Иногда мне кажется, что это целая вечность, а порой — будто один короткий, залитый солнцем день. Тридцать два года мы с Виктором прожили душа в душу, как говорят в старых романах. Наш брак был моей крепостью, моей тихой гаванью, моим незыблемым доказательством того, что настоящая, раз и навсегда, любовь существует. В этот вечер, в день нашей годовщины, дом был наполнен ароматом яблочного пирога и запахом хризантем — моих любимых осенних цветов. Виктор всегда помнил. Наш взрослый...

Третий день тишина в доме звенела так, что закладывало уши. Не та благостная, умиротворяющая тишина, когда знаешь, что твой человек где-то рядом, просто занят своими делами в кабинете или копается в гараже. Нет. Эта тишина была хищной, звенящей пустотой, которая пожирала звуки, запахи и даже цвета. Она поселилась в кресле Олега, которое до сих пор хранило едва заметную вмятину от его спины. Она затаилась в его недопитой чашке чая на кухонном столе, в которой уже зародилась тонкая плёнка плесени...

Осеннее солнце, ленивое и золотое, просачивалось сквозь тюль, рисуя на паркете причудливые узоры. Оно пахло увядающими астрами из палисадника и яблочным пирогом, который медленно доходил в духовке. В этом запахе, в этих бликах света на стареньком, но таком родном серванте, заключалась вся моя жизнь. Спокойная, устоявшаяся, как рецепт этого самого пирога, который достался мне еще от мамы. Жизнь, где каждый день похож на предыдущий, и в этом нет скуки — в этом надежность. Марина достала из буфета две любимые чашки — с тонкой синей каймой и трогательными васильками...

Есть такие моменты в жизни, когда мир, который ты любовно и тщательно выстраивала годами, вдруг даёт тонкую, едва заметную трещину. Сначала ты её даже не замечаешь. Или, скорее, делаешь вид, что не замечаешь. Машешь рукой, мол, показалось. Но трещина уже там. Она ползёт, ветвится, как молния на замёрзшем стекле, и ты с замиранием сердца ждёшь, когда вся эта хрупкая конструкция разлетится на миллион острых осколков. Для меня таким моментом стал тихий апрельский вечер. Вечер, который ничем не отличался от сотен других...

Ольга Петровна Серова, учитель русского языка и литературы с тридцатилетним стажем, жила жизнь тихую, как осенний дождь за окном. Ее дни были расчерчены на ровные квадраты: звонки, уроки, проверка тетрадей, вечера с книгой и чашкой остывшего чая. Она давно привыкла к особому отношению окружающих — смеси сочувствия и почтительного уважения. Коллеги говорили о ее «стойкости», соседи участливо кивали при встрече, а ученики, самые чуткие из них, иногда смотрели на нее с такой пронзительной жалостью, будто знали о ней что-то, чего не знала она сама...

Я всю жизнь винила его за то, что он ушёл. В пятнадцать лет, когда девочке так нужна защита отца, я проснулась однажды утром и услышала от мамы короткое: «Он ушёл. И не вернётся». Эти слова вонзились в меня, как гвозди, и застыли там навсегда. Я росла с этой горечью, впитывала её вместе с каждым взглядом матери, которая никогда не прощала мужа. Я строила жизнь сама: учёба, работа, дети, внуки. Но внутри оставалась пустота — зияющая дыра, где должен был быть отец. В школе я объясняла ученикам Чехова и Достоевского, говорила о сострадании и прощении, но сама была как камень...

Воскресный сентябрь пах яблоками и увядающей листвой. Этот запах всегда возвращал меня в детство, в бабушкин сад, где мир казался простым и нерушимым. Сейчас, в свои шестьдесят, я пыталась воссоздать этот мир здесь, на нашей даче, для своих детей и внуков. И, кажется, у меня получалось. Солнце, пробиваясь сквозь резные листья старого клена, заливало веранду золотом. На круглом столе, покрытом вышитой еще моей мамой скатертью, стоял мой коронный яблочный пирог. Его аромат смешивался с запахом свежезаваренного чая и чего-то неуловимо родного — запахом счастья...

Вечер опускался на город медленно, нехотя, словно старая кошка, ищущая теплое место для сна. Он зажигал один за другим фонари на улице, золотил пылинки, танцующие в лучах заходящего солнца, и наполнял мою маленькую квартирку уютными, лиловыми тенями. Я любила это время. Время тишины, когда мир за окном затихал, а мир внутри меня, наоборот, оживал воспоминаниями, мыслями, неспешным предвкушением отдыха. На кухонном столе, накрытом старенькой, но идеально чистой скатертью в васильках, уже стояла моя...

Тишина в квартире после ухода Павла стала другой. Раньше она была уютной, наполненной незримым присутствием родного человека. Я могла сидеть с книгой в кресле, он — разбирать свои марки за столом, и молчание было нашим общим языком, сотканным из десятилетий понимания. Теперь же тишина звенела. Пустотой, одиночеством, пылинками, танцующими в солнечном луче там, где никто больше не пройдёт и не взмахнёт рукой. Мне шестьдесят два. Сорок из них я отдала школе, малышам, прописям и первым «мама мыла раму»...

Белый. Первое, что я увидела, приоткрыв свинцовые веки, — это белый. Бескрайний, стерильный, безжалостно ровный потолок. Он пах хлоркой и… пустотой. Пустота была и в моей голове. Густая, вязкая, как непромешанное тесто. Я попыталась пошевелиться, но тело отозвалось тупой, ноющей болью, словно меня долго и методично били, а потом оставили лежать, где упала. — Мама? Мамочка, ты очнулась? Голос был знакомый, но пробивался сквозь вату в ушах. Я повернула голову. Усилие было титаническим. Рядом с кроватью стояли они...

Тридцать пять лет моя жизнь вращалась вокруг него, как маленькая послушная планета вокруг своего солнца. Утром — его любимые сырники, непременно с вишневым вареньем, а не с каким-то другим. Днем — идеально выглаженная рубашка, висящая на плечиках. Вечером — тихий ужин и вопрос: «Как прошел твой день, дорогой?» Андрей был моим солнцем, моим центром вселенной. А я была… А кем была я? Еленой. Просто Леной. Приложением к нему, его тенью, его надежным тылом. Я даже не задумывалась об этом. Это казалось таким же естественным, как смена времен года...