Фантазии на тему

Людмила Ивановна решила похудеть к Новому году в тот самый момент, когда в офисной кухне кто-то поставил на стол коробку конфет «Ассорти», а Владик из отдела продаж сказал, не моргнув: — Я, честно, женщин тяжелее шестидесяти двух вообще не воспринимаю. Мне важно, чтобы женщина была… ну… как с картинки. Сказал — и откусил чужую конфету так, будто это тоже часть его принципов. Людмила Ивановна в свои пятьдесят два была женщиной нормальной: работящей, аккуратной, с хорошими волосами и характером «я потом отдохну»...

– Это ты у мамы была? – муж сидел за столом, сложив руки домиком. Он исподлобья взирал на Алису. Девушка стояла в дверях, опустив голову, и теребила шарфик. – Ну что, язык проглотила? – осведомился небрежно муж, отхлебнув кофе. Конечно, Алиса не подозревала, что он сегодня приедет раньше, что будет тут сидеть, не спать и пить кофе. – Да, была у мамы, – наконец, ответила девушка, подняв глаза на мужа, – а что случилось? Мужчина встал из-за стола, отшвырнув стул и, засунув большие пальцы за ремень, стал расхаживать по кухне...

Анна с детства знала, как выглядит ожидание. Это когда ты сидишь у окна и смотришь не в одну точку, а сразу во все: вдруг он появится из-за угла, вдруг поднимется по лестнице, вдруг просто позвонит… И сердце у тебя бьется, и ты не отлипаешь от телефона, и внутри будто натянуты струны. Ожидание — это когда ты заранее готова простить, еще не зная, за что. Отец ушел, когда ей было восемь. Не громко, не со скандалом. Просто собрал вещи, сказал матери что-то про «давят», «не мое», «я так не могу» — и исчез из дома...

Софья осторожно села на кровати, взяла со спинки халат, накинула на плечи. Последнюю неделю она плохо спала — мешал большой живот и ноющие боли. Тренировочные схватки становились все чаще и продолжительней, ребенок должен родиться через две недели. Молодая женщина протянула руку, взяла телефон и набрала номер мужа. «Абонент находится вне зоны доступа сети». Эту фразу телефон твердил со вчерашнего вечера. Софья откинула аппарат, тяжело поднялась, надела халат и пошла готовить завтрак. Болела голова, тянуло низ живота, хотелось есть...

Марина впервые увидела отца за год до выпускного. Не в смысле «впервые в жизни», нет. Она помнила его — по обрывкам. Тяжелый запах одеколона, чужая рука на голове, которую она терпела, потому что так было «надо», и неловкий пакет с конфетами, будто купленный в спешке на вокзале. Но так, чтобы он стоял на пороге их квартиры, смущенный и чужой — это было впервые. — Марин… — сказал он и остановился, как будто не знал, можно ли шагнуть дальше. — Я ненадолго. Мама молча повернулась к плите. У нее был такой вид, будто она сейчас не картошку жарит, а держит линию фронта...

Ане всегда казалось, что без Виталика она не выживет. Ну, или будет жить очень плохо – ведь она, по его словам, к жизни ну совсем никак не приспособлена. Иногда мелькала смутная, расплывчатая мысль: а как же тогда, если не приспособлена, она вообще до встречи с суженым дожила? Но Аня никогда в эту мысль глубоко не погружалась, а то и вовсе отбрасывала, как ненужный хлам. Сейчас она и правда не сможет без него – факт. Работу Аня потеряла уже давно, больше года назад. Точнее, уволилась по настоянию мужа, который утверждал, что в нормальной семье жена работать не должна...

Начало здесь > Утро началось с тревожного звонка. Ирина Валентиновна, допивая кофе на кухне, услышала взволнованный голос секретаря деканата. — Ирина Валентиновна, вас срочно просит к себе Анатолий Петрович. Тут ваш студент, Кунсов, с каким-то заявлением. Сердце опытного журналиста подсказало: когда студент является в деканат с документом — ничего хорошего ждать не приходится. На ходу бросив мужу «Влад, у меня ЧП в университете!», она направилась к выходу. Кабинет заместителя декана встретил ее тишиной...

Ирина Валентиновна Барышева стояла у окна в своей родной аудитории № 314 и с легкой тоской глядела на клен во дворе университета. Дерево, как и она сама, провело здесь последнее десятилетие, сбрасывая листву осенью и покрываясь нежной зеленью весной. Ровно десять лет назад она, увенчанная сединой от многочисленных командировок на места происшествий и двадцати лет в журналистике, решила, что пора. Пора не писать о проблемах, а учить новых ребят эти самые проблемы грамотно освещать. Принести пользу, так сказать...

Начало здесь > Конец третьей недели. Катя уехала в командировку на два дня в Москву, на переговоры. Людмила Борисовна осталась помогать Жене. В первый вечер Варя капризничала. Мама уехала, это нарушение привычного. Она плакала, не хотела есть. Женя два часа успокаивал ее, объяснял про командировку, показывал на календаре, когда мама вернется. Варя поняла, но была на взводе весь вечер. Укладывание растянулось до полуночи. На следующий день с утра у Вари случилась истерика. Она не хотела надевать синюю футболку, потому что вчера была красная, а теперь куда-то делась...

Вера взяла в руки телефон мужа и застыла в нерешительности. Смотреть ли переписку? Поступиться своими принципами, или оно того не стоит? Главным для неё было убедить саму себя в правильности принятого решения, чтобы потом не мучила совесть, и не грызли сомнения. С одной стороны, не так она была воспитана, чтобы читать чужие письма. Это как копаться в грязном белье. От одной только мысли об этом на душе становилось гадко и омерзительно. С другой — подозрения в неверности мужа отравляли ей жизнь; и...

Людмила Борисовна вышла из такси у подъезда рядом с Петроградской и поморщилась. Сумка с гостинцами оттягивала плечо, в спине стрельнуло привычной болью. Месяц в Питере, у дочери. Месяц помощи с Варей, потому что Катя без нее не справляется, а этот Женя... Людмила Борисовна поджала губы и нажала кнопку домофона. Она не хотела думать о зяте плохо. Просто цифры — упрямая вещь, ее сложно игнорировать. Катя зарабатывает, Женя сидит дома. Катя делает карьеру, Женя возится с ребенком. И ладно бы он хоть убирался нормально, а то вечно эти игрушки по углам, посуда в раковине...

Баян был старый, перламутровый, с потертыми кнопками и трещиной на мехах — заклеенной изолентой еще при Хрущеве. Корпус потемнел от времени, лак облез по углам, а на правой стороне остался след от папиросы: отец когда-то задумался, заигрался — и прожег. Звали его просто Баян, потому что Семен Павлович иначе не говорил: не «инструмент», не «гармонь», а именно так, с большой буквы, как имя. Отец на нем играл, дед играл, и он будет — пока пальцы гнутся, пока дыхание есть. Играл Семен Павлович каждый вечер...