Олег Воинов

Перемены похлопали по плечу со спины. Анна еще в девяностые покинула проваливающуюся под лёд Россию. Но нет, это было правильным решением. Оправданным и доказавшим себя до логического финала. Финалом, после которого грохотом падающего колокола отозвался родной дом: умерла тётка Анны, последняя связь с родиной. Образ заколоченной избы бесстрастно положил след на сердце, дом опустел за миг и беззаботно распахнул покосившуюся дверь. Резать спайки будет больно: здесь создана семья и устроен быт. Да и...

В дни процветания весь мир упивался “Духом Заблуждения”. “Дух заблуждения” — это знаменитый шнапс, крепкий напиток из сока мушмулы и абрикоса. Он продавался в приземистой бутылке из зеленоватого муранского стекла. Пробка была запечатана красным сургучом с вдавленными буквами КФД. Бутылка заворачивалась в зеленоватую папиросную бумагу и располагалась в лакированной картонной коробке с изображением цветов мушмулы и абрикоса. На дне коробки лежал буклет из бумаги ручной работы, в котором старомодными буквами была напечатана история Духа Заблуждения, шнапса с мягкой субтропической спелостью...

Где-то под Псковом, на глухом хуторе, случилась эта история, каких много, но каждая из них оставляет неизгладимый след в душе человека. В своём множестве эти истории породили одну большую трагедию, называемую войной. Было утро, обычное зимнее утро: небо было таким светлым, голубым, чистым, что даже больно смотрелось на него заспанными глазами; хрупкий и будто алмаз­ный пласт снега покрывал поле, тёмные еловые леса и невысокие крыши домов. Утреннее солнце своими лучами бодро пробегало по здешним местам, словно заботясь о каждом лоскутке этого большого одеяла...

День шестьдесят второй, в который мы плывем на север через лагуну и посещаем остров Мурано, слушаем рассказ о шнапсе на берегу муранского канала Гранде, наблюдаем за работой стеклодувов, покупаем стекло и плывем через южную лагуну в Адриатику, где слышим печальную историю старой тетушки. Часть пути мы будем сопровождать барона на берегу и, наконец, выпьем красного вина с жареными голубями Отель "Сатурния", в котором я остановился в Венеции, получил свое название от бога Сатурна, в честь которого был назван золотой век, имеет выход к каналу с тыльной стороны...

В дни процветания четыре больших куба, обтянутых зелено-золотыми тканями, стояли посреди большого склада в Нью-Йоркском порту, празднично украшенные цветами и зелеными фигурками. Вокруг стояли по-праздничному одетые люди. Из-за высоты кубов люди могли видеть друг друга только с одной стороны или по диагонали. В это время пожилой джентльмен, пригласивший всех этих людей, некий капитан Спавента, невозмутимо обходил зеленовато-золотые кубы. Он заговорил: — Дорогие друзья, все, у кого есть статус и доброе имя в Нью-Йорке, как я погляжу, пришли сегодня к нам...

В дни процветания на витринах большинства ювелирных магазинов появились три золотые буквы на черном бархате. Под этими буквами виднелась золотистая чашечка, в которой лежала серовато-коричневая субстанция. Что это была за субстанция, было невозможно определить. Но три буквы были разборчивы. Они гласили: «ODU». Если кто-нибудь заходил в ювелирный магазин и спрашивал, что это значит, ювелир обычно отвечал, пожимая плечами, что это реклама. Но ему за нее платят. А что она означает, он пока не знал. Поскольку эта реклама была красивой и дорогой, все думали, что это реклама ювелирных изделий...

День шестьдесят первый, в который мы с Тимом Талером и месье Эль Байдом катаемся на гондоле по Венеции, слушаем безумную историю о хламе, обедаем у трактирщика Панталоне среди марионеток и просим его рассказать историю о некоем капитане Спавенте. Этот день описывает многоликого барона на венецианских переулках и наполняет страхом за сына Тима Талера, когда барон оставляет о нем некое замечание В Венеции, где церковь Сан-Моизе красуется нарядным фасадом с каменными гирляндами, колоннами и фигурами,...

В дни процветания один известный репортер спросил девушку с косичками: — Это твоя реклама? — Да, — ответила девушка. — Моя. — А как тебя зовут? — Габриэла Эрнандес Ключевски. — Управляющий отеля Эрнандес случаем не твой родственник? — Это мой отец. — И откуда ты так хорошо владеешь немецким? — Моя мать немка. — Понятно. Репортер, крепкий, но не толстый мужчина с влажными губами, которые, казалось, постоянно чмокали, взял с колен кожаную сумку с магнитофоном и осторожно положил ее на мраморную столешницу террасного столика...

День шестидесятый, в который я отбыл из Венеции, сбился с толку, встретил на незнакомом пляже друга, а также барона, с коим ранее был знаком только на расстоянии. Позвольте послушать, так сказать, летнюю рождественскую историю, прежде, чем пароход отвезет меня обратно в Венецию, где за столиком на площади Святого Марка внезапно пахнуло серой. Заговоришь про чёрта и он явится, говорится в пословице. И когда человек настойчиво думает о людях, говорится в другой пословице, тогда он тоже встречает их...

Случилось это в поезде Верона-Венеция, тихом экспрессе с мягкими подушками, в котором я, сидя у окна по направлению движения, почти задремал. Я возвращался из читательского турне по Тиролю. Напротив меня, под большим черным чемоданом, сидел господин средних лет с размытыми чертами лица в солнечных очках. Я смотрел на него сквозь пелену, то и дело приоткрывая глаза в полусне. Я направлялся на встречу с капитаном в отставке по имени Карлос, который жил на венецианском пляже Лидо, с собственной яхтой у дверей своего дома...