Однажды в сказке

Телефон в моей руке гудел короткими гудками. Где-то там, за триста километров, в доме с гирляндами на окнах, он звонил на кухне. Мама поднимет трубку на третьем гудке, как всегда. Вытрет руки о фартук. Скажет: «Алло?» Я сбросила вызов. Не смогла. Посадка на наш поезд уже закончилась. Я наблюдала, как люди с чемоданами и детьми исчезали в туннеле, ведущем к перрону. Два билета, уже ненужные, я медленно разорвала на мелкие кусочки. Синий клочок с надписью «детский» упал на грязный пол вокзала. Я подняла его, сжала в кулаке...

Шампанское в бокале уже перестало искриться, а он всё не начинал. Я ждала. Смотрела, как он пьёт, как поправляет манжет рубашки. В голове уже рисовалась картинка: вот он встанет, сделает вид, что что-то ищет, а потом достанет из-за шторы или из кармана пиджака ту самую маленькую бархатную коробочку. Неважно что — серьги, кулон, даже просто кольцо без камня. Главное — знак. Знак того, что он помнит. Что я — не фон, не часть интерьера, а человек, которому в Новый год дарят что-то просто так. От души...

Она сказала это так просто, будто сообщала прогноз погоды. Сидела, поджав под себя ноги в тёплых носочках с оленями, которых я связала ей в прошлом году, и смотрела на меня прямым, слишком взрослым взглядом. — Мама, я не верю в Деда Мороза. Это же ты, да? За окном хлопала первая новогодняя петарда. По телевизору шумели какие-то артисты в блёстках. Пахло мандаринами и тёплым печеньем, которое мы только что достали. И этот маленький, твёрдый голос перечеркнул всё, как резинка стирает карандашный рисунок...

Шампанское в бокалах уже перестало шипеть. Салат «Оливье», приготовленный по маминому рецепту, которому я училась пять лет, чтобы добиться идеального вкуса, стоял нетронутый на моей тарелке. На экране диктор улыбался, готовясь к обратному отсчёту. Всё было как всегда — гирлянды, мандарины, слабая надежда, что в эту ночь случится чудо. Муж, Андрей, сидел рядом, его рука лежала на моем плече тяжело и безжизненно, будто свинцовая. Мы оба считали секунды до конца этого года. Года, который снова ничего не принёс...

Я развернула свою коробку последней. Всё это выглядело как милый привычка всей семьи — мы с мужем Димой и его родителями обменивались подарками после полуночи. Он вручил мне плоскую, лёгкую коробку, аккуратно завёрнутую в серебристую бумагу с бантом. — Ну, открывай, — улыбнулся он, и в его глазах читалось ожидание одобрения. Я разорвала бумагу. Внутри лежала цветная картонка с логотипом и надписью «FITNESS ZONE». Годовой абонемент. К нему была прикреплена яркая открытка в виде гантели, где отметили:...

Звук был негромким, но он прорезал предновогоднюю тишину насквозь. Сухой, хрустальный треск. Я обернулась от окна, где развешивала гирлянды, и увидела осколки. Они лежали на паркете у ног свекрови, разлетевшись в разные стороны, как осколки моего детства. Тамара Степановна стояла над ними, держа в руках обломок позолоченной проволоки-петельки. Лицо её выражало лишь лёгкое недоумение, будто она разбила не вещь, а воздух. — Ой, — произнесла она без интонации. — Выскользнула. Я не побежала, не закричала...

Дверь в гостиную распахнулась ровно в одиннадцать сорок пять. Я подняла голову от салата, который пыталась красиво выложить на блюдо. И застыла. На пороге стояло Оно. Пухлое, бледно-жёлтое, с идиотской улыбкой до ушей. Костюм талисмана из той самой рекламы майонеза «Весёлый Желток». Того самого, который шёл перед каждым фильмом на нашем стриминге, который я ненавидела всеми фибрами души за его навязчивый джингл и дешёвую анимацию. — С Новым годом, зайка! — раздался приглушённый голос из-под маски...

Все началось с тишины. Не с крика, не со скандала, а с оглушающей, неловкой тишины, повисшей в воздухе прямо в тот миг, когда должно было прозвучать «Пять минут!». Эту паузу сначала никто не понял. Просто исчез знакомый голос ведущего, светящаяся ёлка на экране и бойкий оркестр. Вместо этого зал гаснущего телевизора уставился на нас черным провалом. — Мама, что ты сделала? — голос жены, Ольги, прозвучал негромко, но в нём слышалось что-то обрывающееся, как тонкая нить. Мы сидели за столом, украшенным салатами и полупустой бутылкой шампанского...

Я увидела его через головы гостей, в тот самый момент, когда папа пытался задуть все тридцать свечей на торте разом. Он стоял в дверях столовой ресторана, в том же чёрном пальто, и смотрел прямо на меня. Сергей. Мой бывший муж. С которым мы не виделись два года и который за эти два года не ответил ни на одно моё письмо о помощи, когда маме делали операцию. Меня будто током ударило. Я непроизвольно сжала пальцы, и обручальное кольцо, которое я носила на цепочке под блузкой, больно впилось в кожу....

Я замерла на пороге кухни с пустым подносом в руках. На столе, том самом большом дубовом столе, который свекровь называла «семейным алтарём», стояли её салаты. Аккуратные, знакомые, в старых хрустальных салатницах. «Оливье», «Селедка под шубой», «Мимоза». А мой салат, тот самый, с копчёной уткой, грушей и кедровыми орехами, над которым я колдовала три часа,, стоял на табуретке у балконной двери. Рядом с мусорным ведром. Свекровь, Валентина Петровна, вытирала руки о фартук. Увидев меня, она не смутилась...

Я подняла глаза от меню и увидела его руку. Она лежала на счёте, аккуратно сложенном пополам, как будто это секретный документ. Пальцы Андрея постукивали по бумаге. — Давай разделим пополам, — сказал он, не глядя на меня. Голос был ровный, деловой. — Здесь всё чётко расписано. Твой салат, моя паста, твоё вино, моё пиво. Вокруг звенели бокалы, смеялись люди. У столика напротив мужчина кормил девушку с ложечки кусочком торта. Сегодня было моё двадцать восьмое. —Андрей, произнесла я тихо, ты серьёзно? Сегодня мой день рождения...

Смс пришло в двадцать минут первого ночи, когда акушерка положила мне на грудь тёплый, влажный комочек, и я впервые услышала её крик — не плач, а именно крик, требовательный и громкий. — Поздравляю, у вас девочка, — кто-то сказал. Я не видела лица, только потолок и яркий свет. Держала её, чувствовала, как бьётся её крошечное сердце. В ушах звенело от усталости и счастья, такого огромного, что становилось страшно. «Теперь всё иначе, — думала я. Теперь мы, это мы». Медсестра осторожно забрала малышку, чтобы взвесить и завернуть...