– Ты чего и правда так любишь мать? – Кирюха поднимался по стене, потирая плечо, – Она ж у тебя алкашка.
– Заткнись, а то ещё впаяю, – Леха прятал в карман то, что только что отобрал у Клыка, так называли они Кирюху, здесь почти все были с кличками.
В их дворовой компании так было принято. Дрались между собой они редко, но это был особый случай. Клык отобрал у Лехи то, что брать было нельзя.
Недрачливый с виду Леха вдруг обозлился на простую нелепую шутку и превратился в зверька, саданул товарища так, что тот, ударившись о серую стену арочного прохода головой, сполз по ней.
– Ты мне чуть руку не сломал, придурок, – Кирюха тёр предплечье, – И это из-за какой-то ерунды!
Леха уже успокоился. "Ерундой" была дешёвая металлическая подвеска на цепочке в виде цветка ромашки. Он спрятал подвеску в карман. Злость уходила. Стыдно было даже самому себе признаться, что так дорога ему эта вещь.
Она – как шаг в прошлое, туда, где были они счастливы.
***
Валентина Николаевна Рудова давно служила в воспитательной трудовой колонии для малолетних. Настолько давно, что научилась относиться к своей работе, как к работе. За колючей проволокой прошла часть ее жизни.
Давно кончилось у неё время чрезмерных мук за каждого воспитанника, она прошла все этапы. Этап вдохновенной молодой дурочки, верящей в то, что ее работа принесет плоды каждому, кто пройдет через ее руки, этап отдачи всей себя, своего здоровья и духовных сил, этап надежд и жутких разочарований, этап – начинаний заново и повторной веры в то, что все не зря.
Сейчас она просто выполняла свою работу, стараясь делать это качественно. Но уже прекрасно понимала, что будущее её подопечных зависит не от неё. Она просто – попытка помощи, а результат, увы, зависит от многих других факторов. От того, насколько уже запущен процесс генетически-социальный, и оттого, в какую среду попадет подросток после.
Её ли это заслуга, если у её бывших подопечных хорошо складывалась жизнь?
Она до сих пор перезванивалась с несколькими первыми своими колонистами. Некоторые даже помогали их учреждению. Один занимал солидную должность в районной администрации, другой – имел свою строительную фирму.
Даже лично ей однажды помог бывший воспитанник со стройматериалами на ремонт старого материнского дома.
Много хороших судеб. Но больше трагичных.
Часто дети попадали в колонию повторно, переходили во взрослые места заключения, гибли на воле...
Что ждало их дома? Опять – неблагополучие семей, опять – пьянство родителей, опять – улица. В каждой из детских драм было столько одиночества! Практически ни один из пацанов, с которым ей довелось работать, не имел нормальной семьи.
Ну, и поможет ли тут работа психологическая? Хоть костьми ложись ...
А в 90-е даже было и такое, что "старшие представители" преступного сообщества караулили очередных «выпускников» у проходной на машинах. Такие вот пацаны были востребованы.
Сколько Валентина билась, чтобы пресечь это! Рисковала головой, добивалась, чтоб у пацанов были кураторы после выхода из колонии.
Первое время Валентина принимала все так близко к сердцу, что порой выплакивала ночами все глаза. Мать ругалась. А муж ...
А муж ушел к другой. Тем более, что Валентина перенесла одну операцию за другой и теперь детей иметь не могла.
Сейчас она не была одинока, опять вышла замуж. И Василий служил тоже здесь, в этом же детском исправительном учреждении. У него были дети от первого брака, с которыми они поддерживали теплые отношения и Валентина уже не страдала от бездетности. Вся ее жизнь была среди подростков, среди трудных подростков, не о чем страдать.
И вообще коллектив у них тут был хороший, опытный, понимающий. Нет, они не ходили с дубинами, как принято представлять, но и не сюсюкали. Дисциплина была жёсткая. Подростки и учились, и работали здесь. Бритые головы воспитанников передвигались строем.
Её кабинет, комната психолога, была совсем не похожа на другие помещения колонии, словно отдельный мирок. Здесь стояли большие цветы в кадках, качели, мягкие пуфики. Здесь можно было рисовать песком, слушать приятную музыку или лепить из соленого теста.
Все это придумала не она, все это – сделано было по распоряжениям сверху. Проверки, правозащитники. Их Валентина не любила. Она знала, какая помощь нужна попавшим сюда, а весь этот ... цветной песочек ...
Если б он мог решить проблемы этих пацанов!
Но сейчас Валентине нравился её кабинет, она и сама отдыхала здесь от серости окружающего.
Она нажала на кнопку включения компьютера, потом открыла шкаф, достала чашку. Каждый свой рабочий день она начинала с чашки кофе.
И тут раздался звонок внутреннего телефона.
– Привет, Валь. Занята? Саженец у нас. Придёшь или попозже?
– Да приду. Ща, только кофе выпью, Дим.
Они понимали друг друга с полуслова. Саженец – это вновь поступивший юный осуждённый, попавший сюда впервые. Они уже знали о нем, ждали со дня на день. Ему предстояло две недели карантина, поэтому Валентина не могла тестировать его в своем кабинете, надо было пройти в сборку. Она допила кофе, собрала нужные бумаги и направилась туда.
Внутренний двор их колонии был больше похож на пионерский лагерь, чем на исправительное учреждение. Колония считалась образцово-показательной. Настолько чисто, что, кажется, даже слишком, как будто здесь никто не живет.
Жилые корпуса и школа только что после ремонта, столовая — как кафе, новая спортивная площадка с тренажерами, огород и баня-сауна. Особняком — миниатюрный каменный православный храм.
А вот сборка, совсем иное помещение, это комната без окон. Очень холодная и мрачная, там стояли две скамьи и стол. Пока оформлялись документы, подросток должен был находиться там. Там же проходит первичный медосмотр и тестирование.
Валентина пришла, когда парнишку ещё осматривал Олег – медик.
– Доброе! Ты по Аверьянову вчера документацию закрыл? Отдашь?
– Да вот пока ты тут, я закончу и сразу принесу. Прости, что задержал, – Олег говорил, не прекращая писать в медицинской карточке новенького.
Тот стоял с голым торсом перед доктором, смотрел в стену.
– Да ничего. Как Мишка твой, поправился?
– Ага, уже норм, а температурил за сорок. Чуть с ума не сошли.
Когда доктор уходил, парнишка натянул футболку и спросил вслед:
– Эй, док, а мне кулон отдадут?
Олег ничего не ответил, ушёл.
– Ну, здравствуй, Алексей Сумароков! Я Валентина Николаевна, психолог. Надо побеседовать. А что за кулон?
– Просто кулон, – буркнул подросток и опустился на скамейку, повернувшись к Валентине полубоком.
У Валентины давно сформировалась своя методика первой беседы. Идиотские вопросы кем-то придуманных тестов она сразу не задавала:
"За что осуждён, осознаешь ли вину, правильно ли поступил...?"
Валентина знала, эти ребята меньше всего сейчас хотят говорить о том, за что сюда попали. Пока находились под следствием, у них уже немного растушевалась некая блатная романтика, они успели подумать о совершенном, но очень немногие осознали его тяжесть и ответственность. Сейчас они оправдывают себя, обеляют, не хотят признаться даже самим себе, что уж говорить об окружающих.
Встречаются, конечно, и другие. Манипуляторы – называла их про себя Валентина. В столь юном возрасте подростки уже умело манипулировали взрослыми, пытались расположить к себе излишней вежливостью и ложным раскаянием. С такими надо было быть вдвойне осторожной.
Этот Алексей манипулировать не собирался. Совсем закрыт, и так бывает очень часто. Как правило, у таких детей совсем нет контакта со взрослыми. Валентина ещё вчера прочла его личное дело. Алексей избил сожителя матери. По этой статье у них был чуть ли не каждый третий.
Мальчишки оправдывали пьянство и разгул матерей. Считали, что виноваты сожители, компания, но только не она сама. Мать – хорошая, а вот с окружением ей не повезло. И стоит оградить её от этого, как она опять станет прежней, той матерью, какую помнят они с детства, какой была раньше.
Они насмотрелись такого, отчего и у взрослых волосы на голове могли бы встать дыбом.
Вот тебе и цветной песочек....
Стоило сожителю чем-то насолить или обидеть мать, сыновья бросались в бой. Были и такие, кто убивал в пылу драки, а были – кто обдуманно и хладнокровно организовывал групповое убийство.
Так что случай Алексея для Валентины был банальным, каких через нее прошло множество.
Матери после такого тоже вели себя по-разному. Некоторые осознавали трагизм происшедшего и бросали разгул, ездили к сыну, переживали случившееся и, быть может и временно, но поддерживали своих детей.
А были и такие, на кого это происшествие никак не влияло. Продолжали пить. Судьба ребенка их не интересовала. В пьяных оргиях они жаловались на судебные бесчинства, жалели сыновей, представляли себя несчастными жертвами ... Но помощь сыну в их планы не входила.
Поэтому и первый вопрос Валентины был об этом:
– Мать на судебных слушаниях была у тебя?
– Нет, зачем? Я и сам ..., – насупился ещё больше.
– Навещала во время следствия?
Алексей молчал. Было всё ясно.
– А кто-нибудь из родственников был в Сизо?
– У меня нет родственников, – ответил пацан, и добавил, – Со мной все нормально будет, не думайте, только кулон верните.
– Я постараюсь, – ответила Валентина, – Только уж и ты постарайся быть со мной откровенным. Баш на баш – так сказать.
Откровенности на этот раз не получилось. Мальчик отвечал на вопросы, но как-то отстраненно и неохотно. Пару раз пришлось напомнить о договоренности.
И что там за кулон такой? Закладка? Наркота? Но Валентина острым взглядом уже умела распознавать зависимых, мальчик не был похож на наркомана. Проверим.
Они проверили потом. Обыкновенная бижутерия, не тайник и даже не серебро. Цепочка тонковата, навряд ли такую можно использовать для каких-то опасных целей. А так – просто ромашка на цепочке, ничего особенного.
Отдавать кулон не спешили. У парня шёл испытательно-карантинный срок. Да и не очень-то подходил этот цветок для колониста. Блатная романтика проникала и сюда, и этот цветок был тут точно не в приоритете.
Пока воспитанник находился в карантине, они, работники колонии, узнавали о нем все: изучали состав преступления, личное дело, обзванивали родных.
Валентине предстояло звонить матери Сумарокова. Но дозвониться удалось не сразу, несколько дней абонент был недоступен.
За это время она успела побеседовать с Алексеем ещё раз. И поняла – там невероятная любовь к матери. И кулон этот, вероятно, тоже оттуда, из глубин детской памяти, где мать не пила.
И вдруг, рано утром в воскресенье сообщение – Сумарокова в сети. Валентина сразу набрала. Трубку взяли.
– Алло, – голос недовольный.
– Здравствуйте, Ольга Михайловна! Я работник колонии, где сейчас находится Ваш сын, – скорей представилась, чтоб не бросили на той стороне трубку, чтоб не приняли за звонок от мошенников, но трубку тут же бросили.
Набрала второй раз, третий. На четвертый раз трубку взяли.
– Здравствуйте, Ольга Михайловна, – как можно мягче произнесла Валентина, – Мы можем поговорить? Речь идёт об Алексее, о Вашем сыне.
– Ну...
– Он находится сейчас у нас, в воспитательно-трудовой колонии ..., – Валентина Николаевна назвала точное её название, – Ему почти три года тут быть. Скажите, Вы можете сюда приехать, навестить сына?
– Не знаю ... А где это? Далеко? – ее голос напомнил битое стекло в ведерке со льдом — острый и очень холодный.
Валентина объяснила, как до них добраться, она была готова к этому вопросу, уже изучила маршрут, расписание транспорта.
– Ой, нет. Это далеко. Не смогу, работы много.
В данный момент Сумарокова не работала. Это было доподлинно известно. Но Валентина промолчала. Нельзя давить, надо просить.
Она точно знала – её подопечным наиважнейше, чтобы их ждали дома, чтоб была связь с родными и в первую очередь – с матерью.
– А давайте тогда Вы поговорите с сыном по телефону, но это будет завтра, часов в десять. Хорошо?
– Давайте..., – не было вопросов о том, как там сын, какие условия, ни одного вопроса.
Обида? Хорошо бы. Она имеет свойство проходить. А вот равнодушие, безразличие...
Но в понедельник в десять телефон опять был недоступен.
Валентина привыкла уже ничему не удивляться. Скорее, это было ожидаемо. Поэтому подопечный ничего не знал о возможном звонке.
Мальчишка просто сидел в одиночке, чаще глядя в одну точку, никого не напрягал. И только каждый раз просил – вернуть ему кулон.
***
Подписывайтесь на канал Рассеянный хореограф, чтоб не потерять его.
Благодарю, что остаётесь со мной!
Читайте и другие истории на моём канале: