22 октября 1831 года Пушкин сообщает из Петербурга в Москву Нащокину:
«Милый мой Павел Воинович, вот я в Петербурге… <…> Видел я Жемчужникова. Они согласились взять с меня 5000 векселем, а 15 000 получить тотчас. Как же мы сие сделаем? Не приехать ли мне самому в Москву? А мне что-то очень хочется с тобою поболтать, да я бы сам кой-какие дела обработал, например, бриллианты жены моей, которые стараюсь спасти от банкрутства тёщи моей и от лап Семёна Фёдоровича*. Дедушка** свинья; он выдаёт свою третью наложницу замуж с 10 000 приданого, а не может заплатить мне моих 12 000 — и ничего своей внучке не даёт. Наталья Николаевна брюхата — в мае родит***. Всё это очень изменит мой образ жизни; и обо всём надобно подумать. <…> Жду Вяземского; не знаю, не затею ли чего-нибудь литературного, журнала, альманаха или тому подобного. Лень. Кстати, я издаю «Северные цветы»**** для братьев нашего покойного Дельвига; заставь их разбирать. Доброе дело сделаем».
* Семён Фёдорович — Душин, управляющий имением Н.И. Гончаровой.
** Дедушка — А.Н. Гончаров.
*** «в мае родит...» — старшая дочь Пушкина Мария родилась 19 мая 1832 г.
**** «Северные цветы» — последняя книжка альманаха «Северные цветы на 1832 год» была издана Пушкиным с помощью писателя и журналиста Ореста Михайловича Сомова в память о Дельвиге.
Как видим, надежда, будто всё улажено, не оправдалась. Жить потихоньку без тёщи, без больших расходов не выходит. Разве что сплетни пока не донимают. Но по совпадению в том же октябре, с разницей всего в три дня проницательная Долли Фикельмон записывает в дневник:
«1831. 25 октября. Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь <у Фикельмонов> впервые явилась в свете; она очень красива, и во всём её облике есть что-то поэтическое — её стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределённый, красив; в её лице есть что-то кроткое и утончённое; я ещё не знаю, как она разговаривает, — ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, — но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестаёт быть поэтом в её присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, всё возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете».
Сам Пушкин отмечает у себя лень. Фикельмон видит, что он в присутствии жены перестаёт быть поэтом. Пройдёт год, и Долли найдёт объяснение этому:
«1832. Сентябрь. Госпожа Пушкина, жена поэта, пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем у неё немного ума и даже, кажется, мало воображения».
Так ли уж волнуют Фикельмон ум и воображение Натальи, сказать трудно. Не исключено, что ею движет ревность. Можно допустить, что горькие слова больше обращены на Пушкина. Есть нечто мистическое в предсказании, сделанном ею раньше:
«1831. 12 ноября. Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всём её облике — эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей всё улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова её склоняется, и весь её облик как будто говорит: «Я страдаю». Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу — быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!»
Строки писем того времени примечательны тем, что взгляды людей, наблюдающих молодых супругов со стороны, разнятся меж собой. В этом видится особый смысл, так как оценки делают женщины, у каждой из которых своя женская логика. В декабре 1831 года, то есть почти в то же самое время, сестра поэта Ольга Сергеевна Павлищева пишет мужу:
«Александр уехал в Москву ещё перед Николиным днём и, по своему обыкновению, совершенно нечаянно, предупредив только Наташу, объявив, что ему необходимо видеться с Нащокиным… <…> Жду брата, однако, весьма скоро назад. Очень часто вижусь с его женою; то я захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда случаются среди белого дня. Заставать её по вечерам и думать нечего: её забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от неё в восторге, и прозвали Психеею, с лёгкой руки госпожи Фикельмон, которая не терпит, однако, моего брата — один бог знает почему».
Между тем уже в начале января 1832 года Натали «готовит шитьё» младенцу, который должен был родиться в мае. На балах появляться ей сделалось если не затруднительно, то не совсем безопасно. О чём Пушкин сообщает в письме Нащокину:
«Жену мою нашёл я здоровою, несмотря на девическую её неосторожность — на балах пляшет, с г.<осударем> любезничает, с крыльца прыгает. Надобно бабёнку к рукам прибрать. Она тебе кланяется и готовит шитьё».
Прибрать к рукам не получилось. Светские успехи красавицы Натальи Николаевны становятся едва ли не главным содержанием её жизни. А у Пушкина в связи с этим начинается череда горьких дней. Уже в сентябре 1832 года он откровенно пишет жене:
«Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к жёнам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадоны etc. etc. Знаешь русскую песню —
Не дай бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут.
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своём тошнит».
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 53) повествования «Как наше сердце своенравно!» Нажав на выделенные ниже названия статей, можно прочитать:
Эссе 41. У любви не может быть причин
Эссе 44. Под венец Пушкин шёл неохотно, почти что по обязанности
