-Артём!.. – Непривычно растерянный Ирочкин голос заставил Тёмку замедлить шаги. Он возвращался с тренировки, и впервые за много дней ему хотелось идти домой, – потому что не надо было прятать глаза от отца, не надо было проскальзывать в свою комнату, закрывать дверь и притворяться спящим, – только бы не говорить с батей…
У Артёма были батины глаза, батины брови… Мама улыбалась: у Тёмки с отцом и голоса одинаковые. Когда Артём с отцом по посёлку шли или на рыбалке, на берегу Донца сидели, на них часто оглядывались батины знакомые, посмеивались:
- Ну, ты, Алёха, молодец! Постарался!.. Надо ж так, – твоё повторение!
Тёмка понимал: это означало, что они с отцом очень похожи. А ещё – хоть Тёмка не работал пока в шахте, шахта у них с батей тоже была одна на двоих. Батины рассказы о шахте, о проходческом комбайне, о кабелях, о креплении горных выработок Тёмка помнит с того самого времени, когда мама по вечерам рассказывала ему сказки. Сказки Тёмка любил, – чтоб вот так, положить под щеку мамину ладонь, прикрыть глаза… и уже во сне продолжать слышать тихий мамин голос. А в те вечера, когда батя был дома, крошечный Тёмка засыпал под рассказы о проходческом комбайне… И во сне видел этот самый красивый и сильный батин проходческий комбайн.
… А потом Ирочка со смехом говорила:
- Ой, Тём!.. А твой отец в мою тётю Юлю влюбился. Он просто без ума от неё! Домой к нам приходит… Делает всё, что ему тётя Юля прикажет. А недавно они закрылись на кухне, представляешь, Тём?..
Эти лживые Ирочкины слова чуть не сделали так, чтоб Тёмка и батя перестали быть похожими друг на друга, чтобы у них больше не было ничего, что бывает вот так, – одно на двоих…
После тренировки Артём пожал руки Алёхе и Славке. Правдами и неправдами отделался от Андрюхи Загайного: Андрюха вознамерился прямо сейчас, после тренировки, пойти к Тёмке домой, чтоб выбрать щенка, – самого красивого успеть выбрать, потому что Тёмкина овчарка Стрелка родила пятерых щенков, а просили Стрелкиных щенков полкласса… А Тёмке ещё на тренировке вдруг захотелось пойти к качелям. Туманный и холодный октябрьский вечер дышал горьковатой свежестью пожелтевших тополиных листьев, а Артёму казалось, что там, у качелей, до сих пор негромко поют сверчки, как в последний августовский вечер, когда они с Любашей взлетали на качелях над Донцом…
Ещё издалека он заметил на качелях девчонку… Дыхание затаил: Люба?.. Но прошёл несколько шагов и узнал Иру Лагутину. Мельком удивился: а она что тут делает, – уже темнеет, да и холодно… Но говорить с Ирой не хотелось. Артёму казалось, что он просто не услышит ни одного Ирочкиного слова, потому что сейчас любое её слово будет заглушать тот её смех, когда она рассказывала: ой, Тём!.. А твой отец…
Артём глубже надвинул капюшон, собрался пройти мимо, – ясно, что сегодняшним вечером вокруг качелей сверчки не поют…
- Тём!.. – Ира ещё раз, совсем неуверенно, окликнула Тёмку.
Пришлось остановиться, оглянуться, – через плечо:
- Чего тебе?
Вдруг показалось, что Ирка плачет. Она, что ли, плакать умеет?.. Точно, – даже всхлипывает…
Артём подошёл к качелям:
- Чего ревёшь?
Ирочка совсем обычно, по-девчоночьи, вытерла ладошкой глаза:
- Тём!.. А у меня… у меня родители развелись, Тём. У отца теперь другая, – она уже в нашей квартире живёт. И мать тоже… у неё тоже другой. А как такое может быть, Тём? Разве так бывает? Тём, мне сейчас показалось…. что качели сильно-сильно раскачались, и я сорвалась с них… и лечу вниз, и сейчас упаду и ударюсь о землю…
Тёмка растерялся: у него с качелями всегда было связано самое светлое счастье. И само счастье, и обещание счастья впереди, – завтра, через месяц… и далеко-далеко. И даже в самом-самом высоком полёте над Донцом никогда не казалось, что сорвёшься и полетишь вниз…
Артём потоптался на месте, нерешительно сказал:
- Ну… Не реви. Может, помирятся ещё.
Ирочка горестно покачала головой:
- Вчера мать приехала… Сказала, что мы с ней будем жить здесь. А ночью, я слышала, они ссорились с тётей Юлей… Тётя Юля не хочет, чтобы мы с матерью жили у неё… Я к отцу хотела уехать, а мать сказала, что я ему не нужна.
Ирка была одета в совсем лёгкую куртку. Плечи Иркины вздрагивали, – то ли от слёз, то ли от холода. Качели слегка раскачивались. Тёмка подал Ирке руку:
- Давай я тебя домой провожу. Темнеет уже… И холодно.
… На большой перемене Евгения Алексеевна проверяла тетради. Иногда поднимала взгляд, смотрела за окно учительской: в тумане вдруг вспыхивали огоньками слетающие с веток пожелтевшие листья… Павел Александрович, физик, протянул Евгении Александровне чашку с горячим чаем:
-С шиповником и чабрецом. Любите?
Евгения Алексеевна обрадовалась:
- Как раз такого – очень хотелось!
Лидия Петровна улыбнулась, – она тоже держала в ладонях чашку с душистым, тёмно-золотистым чаем. Кивнула за окно: – К такому туману, как сегодня, Ваш чай, Павел Александрович, просто необходим.
Евгения Алексеевна ещё раз взглянула на обложку тетради по геометрии, головой покачала:
- Впервые за это время вижу тетрадь Лагутиной. Даже с выполненным домашним заданием.
- И что, – правильно решила? – недоверчиво поинтересовался физик.
- Нет, неправильно.
- А повод для радости?..
- Сама решала, – впервые.
Математичка задумчиво перебирала тетради:
- У Мельникова и у Харитонова – четвёрки… Даже оказалось, что Силантьеву двойку не за что ставить, вот, – такая себе уверенная тройка… У Любочки Камыниной – пятёрка. – Евгения Алексеевна взглянула на классного руководителя 9-Б: – А жаль, что Люба с Артёмом больше не дружат… Будто навсегда ушла какая-то радость… И надежда.
Павел Александрович вышел, – у него практическая в 10-Б. А Лидия Петровна улыбнулась:
- Насчёт надежды, Жень. Павел для тебя чай заваривает, – каждый день. А ты так редко заходишь в учительскую. Сегодня вот дождался, – аж засиял… А ты опять – со своей геометрией!..
…-Наадо же… – протянула Ирочка Лагутина. – У математички причёска новая!..
Даша с Машей переглянулись: надоели эти Иркины колючки, – одни и те же. И стрижка математичке очень идёт.
- И – что, что новая? – вызывающе спросила Маша.
- Зато у тебя, Лагутина, старая! – подхватила Даша.
Девочки в 9-м Б словно привыкли к Ирочкиным высокомерным насмешкам, уже не восхищались её смелостью. И Ирочкины рассказы о самой модной в этом сезоне туши для ресниц уже не казались интересными. Да и сама Ирочка вдруг стала неинтересной. На переменках девчонки собирались вокруг Порядиной: Алёна недавно побывала в кадетском училище, и одноклассницы наперебой расспрашивали её, – как там, Алён?.. А правда?... А форма?.. А погоны?..
Ирочкина блестящая косметичка словно померкла… А Алёшка Силантьев был счастлив, что вокруг Ирки теперь нет толпы девчонок. И решился сказать ей, – то, что давно хотел:
- Ир!.. Ты только это… Ну, не надо так сильно краситься. Знаешь, как я обрадовался, когда классная тебя со мной посадила!..
…Каждый день на осенних каникулах Артём приходил к качелям. Ветер кружил над качелями кленовые листья, уносил их на берег Северского Донца. Тёмка загадывал желание: если вот этот жёлтый кленовый лист опустится на потемневшую воду, – значит, сбудется… Листья – и красные, и жёлтые – невесомо кружились над Донцом, улетали дальше, ложились на склоны Терновой балки. А в самый последний день осенних каникул кленовый лист всё же закачался на воде багряно-оранжевой звездой. Артём оглянулся и увидел Любашу.
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Навигация по каналу «Полевые цветы»