Мужской уголок

Дождь барабанил по подоконнику, выстукивая тот же ритм, что и капли из неисправного крана на кухне. Этот дуэт длился уже год, с того самого дня, когда Макс перестал приходить. Алексей стоял у окна, глядя на размытые огни ночного города, и ждал. Ждал скрипа двери, знакомого похлопывания по плечу и фразы: «Ну что, старик, как выживаешь?» Они дружили с института. Прошли вместе через первую неудачную работу, первую пьянку, первую серьезную любовь Алексея – Марину. Макс был его тылом, его братом, его второй половинкой, которая всегда знала, что сказать...

Тишину квартиры нарушал лишь монотонный гул системного блока и редкое постукивание клавиш. Артем блуждал по цифровым задворкам интернета, тем самым лабиринтам, где выложено всё, что не должно было быть увиденным. Он искал старые драйвера для принтера, давно снятого с производства, а наткнулся на дверь в собственный ад. Ссылка называлась «Каталог Отражений». Никаких описаний, только сухой IP-адрес. Любопытство, этот вечный двигатель человеческих глупостей, заставило его кликнуть. Сайт открылся мгновенно, без лишней анимации, без рекламы...

Серые сумерки заползали в студию сквозь панорамное окно, отражаясь в десятках мониторов. Воздух пах остывшим кофе и одиночеством. Лев щёлкнул выключателем, и мягкий свет наполнил комнату, выхватывая из полумрака стол с изогнутыми экранами, клавиатуру с подсветкой и чёрный куб сервера, тихо гудящий в углу. Здесь, на сорок восьмом этаже, он был ближе к звёздам, чем к людям. «Проект Олимп» — так он назвал своё творение. Это была не просто игра или симуляция. Это была полноценная цифровая вселенная, работающая на алгоритмах, которые Лев писал последние пять лет...

Тишина Артема была не пустотой. Она была веществом. Густым, бархатистым, идеально отполированным до зеркального блеска. В его студии, закопанной в бетонном коконе где-то на окраине Москвы, не было ни единого звука. Ни гула системника, ни шипения вентиляции, ни даже собственного сердцебиения — все это он давно вычистил, вытравил, заменил на идеальный цифровой ноль. Его студия была саркофагом в мире, захлебнувшемся в информационном шуме. Он был звукорежиссером, но не тем, кто сводит треки или накладывает спецэффекты...

Артем называл себя не социальным работником, а Куратором. Это слово, отточенное и холодное, как хирургический скальпель, точнее всего описывало его миссию. Он не продлевал жизнь. Он сопровождал ее до самого края, делая последние шаги терпимыми, почти достойными. Его клиенты — одинокие старики, чье существование стало бременем даже для них самих. Государство предоставляло им минимум: паек, лекарства, редкие визиты медсестры. Артем предоставлял нечто большее — исполнение последних, крошечных, порой абсурдных желаний...

Квартира была тихой и стерильной, как операционная. Артём стоял у панорамного окна, глядя на вечерний город, утопающий в холодном сиянии неоновых вывесок и фонарей. В отражении стекла он видел не своё лицо, а маску, сращенную с кожей. Маску, которую он носил тридцать восемь лет. — Пап, смотри, что я нарисовал! — восьмилетняя Лиза подбежала к нему, размахивая листом бумаги. Артём обернулся, и его лицо мгновенно преобразилось. Мягкая, тёплая улыбка стёрла с него следы усталого напряжения. Он взял рисунок...

Стекло и бетон. Холодный, отполированный до зеркального блеска пол, в котором отражались безликие потолки. Моя клиника, мой храм, моя скотобойня. Здесь я не Арсений, здесь я — Доктор. Специалист по препарированию прошлого. Я не лечу память, я её калечу, выжигаю, словом и технологией выкорчёвывая под корень то, что мешает жить. За деньги, разумеется. Большие деньги. Очередной клиент сидел напротив в моём кабинете, похожем больше на стерильный операционный зал. Мужчина лет сорока, с ухоженными руками и пустым, выгоревшим взглядом...

Кабинет был белым и тихим, как стерильная операционная или ультрасовременная часовня. Ни пылинки, ни лишнего звука. Только монитор, пара стерильных кресел и я. Моя собственная память, отполированная до блеска и разложенная по аккуратным, логичным папкам, была моим главным инструментом и моей крепостью. Я — Арсений, последняя инстанция для тех, кто не в силах нести свой груз. Я стираю память. Не весь жизненный путь, нет — это варварство и запрещено законом. Я удаляю конкретные события, дни, иногда даже часы...

Стеклянная дверь с логотипом «AuraSence» бесшумно закрылась за Арсением, отсекая его от внешнего мира, полного чужих, ничего не значащих запахов. Здесь, в его лаборатории, царил иной воздух. Воздух, который он когда-то мог читать, как священную книгу. Сейчас страницы были пусты. Он провел пальцами по холодной столешнице из хирургической стали, заставленной рядами флаконов, склянок и электронных приборов – газовым хроматографом, масс-спектрометром. Его верные солдаты. Его костыли. Каждое устройство теперь было его глазами, его ушами, его носом...

Лео знал тишину. Он не просто знал её, как знают отсутствие чего-либо. Он был её архитектором, её скульптором. Его тишина была не пустотой, а веществом, плотным, бархатистым, обволакивающим. Он строил её из многослойных гипсокартонных сэндвичей, резиновых демпферов, акустического войлока и герметичных дверей весом с банковское хранилище. Его услуги стоили целое состояние, и клиенты платили без раздумий. Финансовые воротилы, нейрохирурги, звезды экрана – все они, достигнув вершины, осознали, что их главный враг – это шум...

Дождь застилал город пеленой осенней тоски. Он стекал по стеклам небоскребов, отражавших тусклый свет свинцового неба, барабанил по крышам автомобилей, выстраивавшихся в бесконечные очереди на мокрых асфальтовых артериях. В этом мире, вывернутом наизнанку технологиями, даже дождь казался цифровым – его капли падали с математической точностью, предсказанные алгоритмами погодных приложений. Артем Петрович стоял у окна своей малогабаритной квартиры в панельной высотке и смотрел на город, которого не понимал...

Серое утро вползло в комнату, размывая очертания мебели. Артём сидел на полу, скрестив босые ноги, и вставлял в паспарту новый снимок. На фотографии была не скамейка, не дерево и не фонарный столб. На фотографии была только тень. Чёткая, густая, почти осязаемая тень старого лифта из дома на Профсоюзной, того самого, в котором он в двенадцать лет застрял на три часа и в панике изрисовал стену шариковой ручкой. Он аккуратно закрепил уголки и отнёс фотографию к стеллажу, который занимал всю стену от пола до потолка...