Всё по полочкам

— Лера, ты опять весь день в комнате? — голос мамы пробивается сквозь закрытую дверь, как надоедливый будильник. — Сколько можно? Тебе 22, пора что-то делать! Я сижу на кровати, обхватив колени. На экране ноутбука — очередной сериал, который я смотрю, чтобы заглушить мысли. Мамины слова — как нож. Они не злые, но режут. Она устала. Я знаю. Я тоже устала. Но что я могу сделать? Куда мне идти, если я даже в зеркало на себя смотреть не хочу? — Мам, я подумаю, ладно? — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно...

Я — младшая в многодетной семье. Последний ребенок из шести. С детства я слышала, как соседки шептались за спиной у мамы: «Нарожали нищету». Эти слова резали, как нож, хотя я тогда не совсем понимала их смысл. Они звучали как приговор, как будто наша большая семья — это ошибка. Но дома, за закрытой дверью, я видела другое: мамину улыбку, когда она разливала нам суп, папины шутки, которые заставляли нас хохотать, и старших братьев и сестер, которые то дразнили меня, то защищали от дворовых хулиганов...

Я сижу на широком подоконнике нашей просторной кухни, глядя на панораму города. Высотки, переливающиеся огнями, тянутся к небу, как будто хотят дотянуться до звезд. Внизу, в районе Хамовников, кипит жизнь: машины, люди, суета. А здесь, на двадцатом этаже, тишина. Только лёгкое гудение кофемашины и запах свежесваренного эспрессо. На столе — букет белых пионов, которые Артём привёз вчера из очередной командировки. Он всегда привозит цветы. Всегда улыбается. Всегда говорит, что любит. Но в последнее время в его глазах я вижу что-то ещё...

Бабушка была моим человеком. Каждое лето я приезжала к ней в эту квартиру, в старый дом с высокими потолками и скрипучими полами. Мы пекли пироги с яблоками, она учила меня вязать, а по вечерам рассказывала истории про свою молодость — как танцевала на выпускном в платье, которое сама сшила, как дедушка сделал ей предложение на скамейке в парке. Эта квартира — не просто стены, это воспоминания. Здесь я впервые почувствовала себя взрослой, когда бабушка доверила мне готовить ужин для всей семьи....

Мы с Андреем развелись, когда Лизе было шесть. Шесть лет — это тот возраст, когда ребенок уже всё понимает, но ещё не может осознать. Она видела, как я плачу, как папа собирает вещи, как мы стараемся говорить друг с другом вежливо, но голос дрожит. Помню, как она подбежала ко мне, когда Андрей ушёл, и спросила: — Мам, а папа вернётся? Я обняла её, прижала к себе, чувствуя, как её маленькие ручки цепляются за мою футболку. — Папа будет с тобой видеться, солнышко. Он тебя очень любит, — сказала я, проглатывая ком в горле...

Я встретила Андрея, своего будущего мужа, на работе. Он был добрым, улыбчивым, с искоркой в глазах. Мы быстро нашли общий язык, и вскоре я уже не представляла жизни без него. Но была одна тень на нашем счастье — его мать, Лидия Ивановна. На нашей первой встрече она окинула меня холодным взглядом и сказала: — Ну, здравствуй. Андрей, ты уверен, что это твой выбор? — её тон был таким, будто я пришла просить милостыню. — Мам, хватит, — Андрей попытался сгладить неловкость, но я уже чувствовала себя не в своей тарелке...

Моя квартира пахнет детством. Старый паркет в двушке в Чертаново поскрипывает под ногами, как будто напевает мелодию из прошлого, а на кухне стоит чайник, в котором мама заваривала ромашковый чай, когда я болела. Эта квартира в панельном доме на юге Москвы — не просто стены. Это мой якорь, моя крепость, доставшаяся мне от родителей. Здесь я выросла, здесь впервые заплакала от счастья, когда родился мой сын Миша, которому скоро четыре. И вот теперь мой муж Антон, человек, которого я люблю больше всего на свете, предлагает её продать...

Я часто вспоминаю, как всё было раньше. Мамина кухня была местом, где пахло теплом и уютом. Она готовила борщ, от которого текли слюнки, пекла пирожки с картошкой, которые разлетались за полчаса, и даже её простой омлет казался каким-то волшебным. Я приходила домой из школы, бросала рюкзак у двери и бежала на кухню, где мама уже раскладывала еду по тарелкам. Она улыбалась, шутила, рассказывала истории про свою молодость, про то, как она училась готовить у своей бабушки. Мы садились за стол вместе, и я чувствовала, что всё в порядке...

Я сижу на кухне в квартире родителей. За окном — осенний вечер, листья падают медленно, словно не хотят касаться земли. В такие моменты я вспоминаю, как все начиналось. Моя жизнь до Олега была простой, но полной. Я жила с родителями и сыном, Димой, в нашей старой трехкомнатной квартире. Здесь пахло мамиными пирогами, папиным кофе и книгами, которые Дима вечно разбрасывал по комнате. Мне было 26, когда я родила Диму. Его отец, мой бывший муж, ушел, когда сыну было три года. «Я не готов к такой жизни», — сказал он, собирая чемодан...

Мы с мужем возвращались домой. Обычный вечер, конец рабочего дня. Я устала, он, как всегда, молчал — у него такая привычка, держать все в себе, пока не спросишь. В руках пакеты с продуктами, в голове — планы на ужин и мысли о том, как бы уговорить сына не сидеть весь вечер в телефоне. Подходим к подъезду, а там, на скамеечке, сидит она. Наша соседка, Лена, из квартиры двумя этажами выше. Лицо в ладонях, плечи вздрагивают. Плачет. — Лен, ты чего? — спрашиваю я, останавливаясь. Муж тоже замер, смотрит на нее, хмурится...

Я помню, как впервые встретила Аню. Нам было по 16, мы учились в одной школе, но в параллельных классах. Она всегда была яркой: длинные светлые волосы, громкий смех, глаза, которые будто искры испускали. Мы подружились на школьной вечеринке, где она рассказывала, как мечтает стать стюардессой. — Представляешь, Лера, я буду летать по всему миру! Париж, Нью-Йорк, Токио! И всё бесплатно! — её глаза горели, а я только улыбалась, думая, что это детские фантазии. — А если устанешь от перелётов? Или страшно будет? — спросила я, подливая себе колу...

Всё началось в обычный осенний день. Я сидела в уютном кафе в центре города, листая ленту в телефоне. Дети были в школе, на работе был редкий выходной, и я решила побаловать себя капучино и одиночеством. Кафе было многолюдным, столики заняты, и я уже собиралась уходить, когда он вошёл. Высокий, с тёмными волосами, слегка тронутыми сединой, и тёплой улыбкой, от которой внутри что-то загоралось. Он оглядел зал, заметил мой столик и подошёл. — Можно присесть? Все места заняты, — его голос был мягким, но уверенным...