Затерянная кинопленка

Воздух в квартире был густым и теплым, пропитанным запахами, которые за последний месяц стали для Кати целой вселенной: молочная смесь, присыпка, слабый, сладковатый аромат ее собственного сына, спящего в кроватке у окна. Был тот тихий, почти благоговейный час раннего вечера, когда сумерки мягко ложатся на город, а в доме царит хрупкое, сонное перемирие. Она сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и пила остывший чай, прислушиваясь к мерному дыханию Ромки. Она была измотана, но счастлива. Таким животным, первобытным, всепоглощающим счастьем, которое она не могла ни с чем сравнить...

Воздух в квартире был густым и теплым, пропитанным запахами, которые за последний месяц стали для Кати целой вселенной: молочная смесь, присыпка, слабый, сладковатый аромат ее собственного сына, спящего в кроватке у окна. Был тот тихий, почти благоговейный час раннего вечера, когда сумерки мягко ложатся на город, а в доме царит хрупкое, сонное перемирие. Она сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и пила остывший чай, прислушиваясь к мерному дыханию Ромки. Она была измотана, но счастлива. Таким животным, первобытным, всепоглощающим счастьем, которое она не могла ни с чем сравнить...

Запах. Первым, что ударило в нос, был запах. Смесь старой, пыльной бумаги, въевшегося в стены пота и дешевого лака, которым, наверное, еще при Брежневе покрыли паркет в этом зале. Но сильнее всего пахло страхом. Аудитория 301 всегда пахла страхом. Особенно в день защиты дипломов. И особенно, когда комиссию возглавлял он. Лебедев. Сергей Вадимович. Мы, студенты, звали его за глаза «Палач». Высокий, сухой, с идеально приглаженным пробором и мертвыми, как у рыбы, глазами за стеклами дорогих очков. Он никогда не кричал...

Она сидела на ледяном сиденье автомобиля, прижавшись лбом к холодному боковому стеклу. Вибрация от дороги отдавалась в каждой клеточке ее тела, и каждый этот толчок был похож на новый, маленький взрыв боли. Вкус меди во рту не проходил, сколько бы она ни сглатывала. Ей хотелось пить. Ей хотелось исчезнуть. Она смотрела на огни ночного города, размытые пеленой, которая, как ей казалось, была не снаружи, на стекле, а внутри ее собственных глаз. Все плыло. Резкость исчезла из мира в тот самый миг, когда гостиная, залитая теплым светом торшера, вдруг взорвалась...

Тишина в квартире была густой, почти осязаемой, и пахла лекарствами. Каждый вечер, когда город за окном погружался в сон, для Елены начиналось самое тяжелое время — ночное дежурство у постели свекрови, Анны Петровны. Рак — это слово ворвалось в их жизнь полгода назад и выжгло в ней все краски, оставив лишь серый пепел тревоги и усталости. Анна Петровна угасала. Она почти не говорила, лишь иногда ее сухие губы шептали что-то неразборчивое, а исхудавшая рука искала в темноте руку Елены. И Лена была рядом...

Марина жила в тишине. Эта тишина была ее подругой, ее защитой, ее коконом. В свои тридцать восемь она давно смирилась с ролью «старой девы», как за глаза шипела ее младшая сестра Светлана. После того, как пять лет назад жених бросил ее за месяц до свадьбы, Марина заперла свое сердце на тяжелый амбарный замок и выбросила ключ. Ее миром стала городская библиотека, где она работала главным хранителем, и маленькая, уютная квартира, пахнущая старыми книгами и лавандой. Она находила утешение в шорохе страниц, в историях чужих жизней, аккуратно расставленных на полках...

Офис компании «Горизонт-Строй» жил по своим, неписаным законам. Главный из них — не попадаться на глаза Игорю Борисовичу, когда он не в духе. А не в духе он был почти всегда. Воздух в просторном опенспейсе, пахнущий дорогим паркетом и свежесваренным кофе из автоматической машины, казалось, густел и становился вязким, когда его тяжелый, размеренный шаг разносился по коридору. Сотрудники инстинктивно вжимали головы в плечи, их пальцы быстрее забегали по клавиатурам, а разговоры мгновенно стихали. Он был не просто начальником отдела продаж...

Церковь утопала в белых лилиях. Их сладкий, густой аромат смешивался с запахом воска и старого дерева, создавая торжественную, почти головокружительную атмосферу. Алина стояла у алтаря, и свет, льющийся сквозь витражные окна, превращал ее белоснежное платье в сияющий ореол. Она чувствовала себя героиней фильма — идеальная невеста в идеальной обстановке. Рядом, поправляя складку на ее фате, стояла Света, ее лучшая подруга, ее свидетельница, ее сестра по духу. — Ты выглядишь, как ангел, — прошептала Света, и в ее глазах блестели искренние, как казалось Алине, слезы...

Дом затих. Наконец-то. Эта тишина была неправильной, оглушающей. Она давила на уши, заполняла собой все пространство, делая его гулким и пустым. Три дня. Три дня, как не стало Виктора. Три дня, как ее мир, такой понятный, такой надежный, просто перестал существовать. Гости ушли. Последняя соседка, похлопав Марину по плечу и прошептав что-то сочувственное, закрыла за собой входную дверь. И вот тогда тишина обрушилась на Марину по-настоящему. Она осталась стоять посреди гостиной, где еще пахло валокордином и чужими духами...

Больница. Этот запах. Он въелся в кожу, в волосы, в самую душу. Смесь хлорки, спирта и чего-то еще — тихого, затаенного страха. Лена сидела на жестком стуле в больничном коридоре, сцепив ледяные пальцы в замок. Она не плакала. Слёзы кончились еще вчера, или позавчера, она уже потеряла счет дням. Она просто смотрела на белую дверь палаты, за которой находился весь ее мир — ее полуторагодовалый сын, Мишенька. Сердце. У ее мальчика, у ее крошечного, смешливого сына, который только-только научился говорить «мама», было больное сердце...

Воздух в дизайнерском бюро «Горизонт» был пропитан запахом свежесваренного кофе и тихой, почтительной паники. Когда по коридору разносился тяжелый, размеренный шаг Виктора Петровича, все замирали, как сурикаты при виде хищника. Он был не просто начальником. Он был деспотом, самодуром, человеком, который питался чужим страхом. И его любимой мишенью была Алина. — Алина! Кофе! И чтобы горячий, а не та бурда, что ты принесла утром! — его голос, низкий и властный, резал тишину офиса. Алина молча поднималась со своего рабочего места...

В воздухе пахло розами и счастьем. Аня смотрела на свое отражение в высоком венецианском зеркале, и ей казалось, что она видит не себя, а героиню волшебной сказки. Белоснежное платье, сотканное, казалось, из облаков и лунного света, тугие локоны, уложенные в сложную прическу, сияющие глаза… Сегодня был день ее свадьбы. День, который она представляла себе тысячи раз. Единственная тень, омрачавшая это сияющее утро, — отсутствие одного человека. Отца. Майор Алексей Соколов, ее отец, смотрел на нее с единственной фотографии, стоявшей на туалетном столике в серебряной рамке...