Сначала были чёрные от копоти руки, пропахшие соляркой комбинезоны и бесконечные разговоры о двигателях. Мир, где отец был главным героем, а я – восхищённым зрителем. Меня завораживало, как он склонялся над открытым капотом, касался чего-то невидимого, и мёртвый механизм вдруг оживал, начинал дышать, рычать, подчиняться человеческой воле. – Пап, научи и меня, – просил я, еле дотягиваясь до края смотровой ямы, где папа, лёжа на спине, копался во внутренностях старенького «Москвича». – Подрастёшь – научу, – отвечал он, вытирая ветошью измазанные машинным маслом руки...

Я сидел на кухне, глядя, как наш пятилетний сын Лёша сосредоточенно строит башню из кубиков прямо на полу, комментируя свои действия басовитым, подражающим мне голосом. В этом утре было столько покоя, столько правильности, что любая мысль о грядущем вечере казалась неуместной, чужеродной. А вечер предстоял непростой — юбилей моей матери, Тамары Викторовны. Шестьдесят лет. Я допил кофе. На душе было тревожно. Это чувство я знал слишком хорошо. Оно появлялось всегда, когда миры моей матери и моей жены должны были соприкоснуться...