Утро в их однокомнатной квартире начиналось одинаково: электрический чайник булькал, как старый самовар на дачном крыльце, кофемолка дробно рыдала в ладони, и за стеной кто-то снова выяснял отношения на голосах — с паузами, как в плохом спектакле. За окном двор скрипел качелями; у соседей на втором этаже плакал младенец — тоненько, с тем отчаянным надрывом, на который тела взрослых уже не способны. Анна прислушалась, положила ложечку рядом с чашкой и произнеса, словно спрашивала у самого воздуха: — Слышишь? Михаил кивнул...

— Ну чего? — поднял голову от своих микросхем Павел Антонович. — Как там всё? Он нарочно говорил рублено, по–простецки, чтоб пришедшая домой жена немного поворчала. Он любит, когда Зоя ворчит, она становится похожа на рассерженную мышку, милая его Зоя… — Не «чего», а «что»! — привычно поправила мужа Зоя Михайловна. — И окно открой. Паша, сколько раз я тебя просила: паяешь – открывай окно! Я не выношу запах этой вашей канифоли! Отвратительно! Зоя прошла босиком к окну, распахнула форточку, жадно задышала...