MEREL | KITCHEN

— Ань, ты как там? — голос мамы в телефоне звучал устало, будто и он прошёл через столько же боли, сколько и я. — Я волнуюсь. Я смотрела на старый обшарпанный стол, на котором стояла чашка с остывшим чаем. Пальцы дрожали. — Нормально, мам. Мы с Серёжкой держимся. Это была ложь. Я не держалась — я буквально разлагалась изнутри. Я цеплялась, как раненое животное за обрывок жизни: вцеплялась ногтями в подоконник реальности, скреблась в темноте одиночества. Цеплялась за Серёжу, как за последний смысл, как за спасательный круг посреди штормящего океана боли...

Я услышала шаги в подъезде ещё до того, как раздался звонок. Они были тяжёлые, неторопливые, уверенные — как будто этот человек чувствовал себя здесь хозяином. В груди вспыхнуло что-то тёплое, пронзительное и одновременно ледяное. Сердце вздрогнуло, будто под ним дёрнули за ржавую струну: неужели?.. Неужели это она?.. После стольких лет, после всего?.. Я не ждала никого. И тем более — не хотела. Я научилась жить в тишине, без шагов за дверью, без голосов из прошлого. Моя дверь была не просто входом в квартиру — это был заслон, за которым я пряталась от боли...

— Ну, ты же не против, если мать поживёт у тебя? — голос Славки, моего бывшего, звенел холодной сталью. — Я тут с Люськой расписался, а она с моей матерью не в ладах. У неё аллергия на стариков. Я зависла. Хотела переспросить, не ослышалась ли. — Что ты сказал? — прошипела я. — Ты не глухая, Лена, — буркнул он. — Слушай, я тебе тогда ремонт помогал делать. Ну будь человеком, дай отдохнуть пожилому человеку в твоей квартире. Полгодика — и я её заберу. Полгодика! Как будто я общежитие открыла! — Да пошёл ты! — Я швырнула трубку, но в голове осталась гудеть его наглая ухмылка...

— Антон, я тебя прошу... — я срывалась уже на шёпот, но голос дрожал так, что казалось, меня слышно даже соседям, — выгони ты её, наконец! Это же безумие! Она ж сожгла дом! Наш дом, чёрт побери! Твой тоже! Ты хочешь, чтобы и эту квартиру спалила?! Куда мы с детьми тогда? Под мост?! Антон молчал. Его губы подрагивали, руки сжались в кулаки, но сказать он ничего не мог. Словно застрял. Вот так всегда: когда дело касается его мамаши — язык у него превращается в тряпку. Восемь лет назад я стояла напротив...

До сих пор, когда память возвращает меня в те четыре долгих, вязких, как болотная трясина, года жизни рядом с матерью моего мужа, в груди будто завязывается тугой, колючий узел. Словно кто-то невидимый хватает за сердце и сдавливает его ледяной ладонью. Говорят, время лечит — но это не про меня. Время лишь научило смотреть на те события без дрожи в теле, без бессонных ночей от злости и обиды, зато с холодной, ядовитой волной презрения, которая расползается внутри при одной только мысли о ней. И...

Я тогда стояла над плитой и размешивала кастрюлю с клубничным вареньем, когда Артём с кухни громко крикнул: — Люсь, мамка сказала, что в квартире всё нормально. Вчера заходила, полила цветы, проветрила. — Ну, хоть тут всё спокойно, — отозвалась я из комнаты, укладывая стопку свежевыглаженного белья. — Хорошо, что ты ей ключи оставил. А то мы уже сколько... почти пять месяцев в городе не были. — Пять с половиной, — поправил муж. Я усмехнулась и покачала головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение:...

Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что с одним человеком в мою жизнь ворвётся ураган с порывами, способными вырывать с корнем всё, что я строила годами, я бы, наверное, приготовилась к страстям-мордастям. Подумала бы, что речь про любовь такую всепоглощающую, от которой крышу сносит, колени подкашиваются, а сердце бьётся, будто его запустили как старый двигатель — с рывком и дымком. Про те самые чувства, когда на любые грабли вместе, хоть в болото — лишь бы вдвоём. Но у судьбы был иной сценарий...

Если бы тогда мне кто-нибудь рассказал, во что выльется наша первая покупка квартиры, я бы, наверное, не просто села на корточки посреди агентства недвижимости, а устроила бы полноценную истерику с рыданиями, руганью и театрально раскинутыми руками. Вон, мол, жизнь, смотри — я сдаюсь! Но, увы, жизнь не придаёт нам спойлеров, она только ухмыляется в кулак, как коварный сценарист дешёвого сериала: сначала подсовывает тебе "счастливую" завязку, полную надежд и предвкушений, а потом сидит в кресле-качалке и наблюдает, как ты мечешься, пытаясь выгрести из устроенного хаоса...

Пожалуй, если бы кто-то тогда, в самом начале, нашептал мне на ухо, чем обернётся эта затея с загородным домом, я бы, не раздумывая, распрощалась бы с мечтой о свежем воздухе и зелёных просторах, как с несбыточной детской блажью. Да и осталась бы в своей тесной, но предсказуемой двушке на окраине города, где соседи — через стенку, но зато без претензий на мою кухню и без внезапных гостей, как снег на голову. Но кто же в юности или в начале пути слышит голос разума? Мечта — она же как тёплый, но...

Конечно, в нашем городе есть пара мест, куда водят приезжих с фотоаппаратами — старая церковь на холме с облупленной штукатуркой и колоколом, который давно уже не звенит, разваливающаяся мельница у реки, напоминающая скорее декорации к фильму ужасов, и памятник какому-то герою революции, имя которого знают разве что экскурсоводы, да и то не все. Всё это — тени прошлого, заплесневевшие и выцветшие, как старые фотографии. Но если бы мне доверили увековечить действительно знаковую фигуру нашего города — я бы без колебаний выбрала другой объект...

Всю свою жизнь я была уверена: главное в отношениях — это умение разговаривать, договариваться, слышать друг друга. Мне эта мысль была вбита в подкорку с самого детства. В нашем доме громкий голос воспринимался почти как преступление, что-то сродни тому, как будто ты разбил семейную реликвию или наплевал на портрет бабушки. Обижаться — тоже считалось чем-то стыдным, чуть ли не слабостью. «Не носи в себе злобу — протухнешь изнутри», — говаривала моя мама с усмешкой. А отец… отец был моим кумиром...

Я всегда представляла себе брак как хорошо слаженный дуэт, как танец, где партнёры чувствуют друг друга без слов, где каждый шаг — продуманный и согласованный. Как на гребной лодке: синхронно, ровно, в унисон. Но оказалось, что в нашей лодке я была декоративным веслом, болтающимся сбоку — ни тебе грести, ни тебе право голоса. Антон, мой муж, уверенно и азартно загребал только в своём направлении, а на мои робкие попытки вмешаться огрызался, словно капитан пиратского судна: «Сиди тихо, штурман из тебя никакой»...