Клуб любителей рассказов. Алла Баталина

Кресло педиатра Надежды Анатольевны жалобно скрипнуло под грузным телом главврача. Юрий Сергеевич, лоснящийся и самодовольный, развалился в нём, словно паша в своих покоях, и сцепил пухлые пальцы на животе. Он окинул Надежду маслянистым взглядом, который за три месяца его правления она научилась ненавидеть. — Надежда Анатольевна, голубушка, — начал он вкрадчивым, полным фальшивой патоки голосом. — Есть разговор. Серьёзный. Должность заведующей детским отделением, как вы знаете, скоро освободится...

Трель стационарного телефона в ординаторской прозвучала резко, как сигнал боевой тревоги. Анна Егоровна, заведующая отделением детской хирургии, устало оторвалась от бумаг. — Слушаю, — коротко бросила она в трубку. — Анна Егоровна, это Валя из приёмного, — затараторил в трубке взволнованный голос медсестры. — Тут «скорая» привезла мальчика из приюта, Матвей Иванов, лет семь-восемь. Тяжёлый, очень. Похоже на разрыв селезёнки, внутреннее кровотечение, еле дышит. Боюсь, не довезли бы ещё чуть-чуть...

Павел всегда был меньше, чем требовалось. Меньше, чем его сверстники, меньше, чем ожидания окружающих, меньше, чем тень собственного отца. В свои четырнадцать он был худеньким, почти прозрачным подростком с тонкими, как спички, руками и острыми лопатками, торчащими под выцветшей футболкой. Каждый взгляд в зеркало был для него маленькой пыткой, напоминанием о собственной хрупкости в мире, который ценил силу. Школа была его личным адом, а уроки физкультуры — главным кругом этого ада. Когда физрук командовал: «На турник!», сердце Павла ухало вниз...

Привычный запах спирта ударил в нос, когда Жанна вскрыла ампулу. Она набрала в шприц вязкую, чуть желтоватую жидкость, постучала по корпусу, сгоняя пузырьки воздуха. Мать, Анна Анатольевна, уже ждала на диване, откинув край старого махрового халата и оголив дряблую кожу на бедре. Жанна опустилась на колени, протёрла ваткой место укола и ввела иглу. Мать даже не поморщилась — привыкла. Это был уже сотый или двухсотый укол за последние месяцы. Лекарство лишь поддерживало её, снимая самые острые симптомы, но не лечило...

— Это безрассудство, Руслан, чистое безрассудство! — голос матери, Людмилы, звенел от плохо сдерживаемого раздражения, прорезая утреннюю тишину кухни. — Жениться на… на ней! Ты хоть понимаешь, что ты делаешь со своей жизнью? Ты рушишь всё, что я для тебя строила! Руслан молча помешивал сахар в остывшем чае, стараясь не смотреть на искажённое гневом лицо матери. Он слышал эти речи уже не в первый раз. С тех пор как он объявил о своём решении жениться на Маше, его дом превратился в поле битвы. «Эта...

— Мишенька, сынок, умоляю, не ходи! — голос Татьяны срывался на шёпот, перемежаемый тихими всхлипами. Она сидела на краю старого дивана, кутаясь в поношенный халат, и с болью смотрела на своего десятилетнего сына, который решительно натягивал старые ботинки. — Это же… это же позор, Миша! Унижение! Что люди скажут? Миша выпрямился и подошёл к матери. Его лицо, обычно по-детски беззаботное, сейчас было серьёзным и сосредоточенным, как у взрослого мужчины. Он осторожно взял её дрожащую руку в свои...

— Вась, ну ты только представь, — голос Андрея был бархатным и обволакивающим, как тёплый плед холодным вечером. — Утро, ты открываешь глаза, а за окном не гул машин, а щебет птиц. Выходишь на крыльцо с чашкой кофе, а в воздухе — аромат скошенной травы и соснового бора. Никакой городской пыли, никакой суеты. Только мы, природа и наше будущее. Василиса вздохнула, откладывая в сторону планшет с финансовыми отчётами. Она сидела в гостиной их роскошной квартиры в центре города, и вид из панорамного...

Промозглое ноябрьское утро сочилось серостью. Мелкий дождь превращал воздух в ледяную взвесь, а серый асфальт перед зданием суда блестел, как мокрая чешуя гигантской рыбы. Марина куталась в старое пальто, чувствуя, как холод пробирается под одежду, впивается в кости, но этот холод был ничем по сравнению с ледником, сковавшим её душу. Дверь суда распахнулась, и на крыльцо вышел он. Ярослав. В безупречно сшитом кашемировом пальто, уверенный, властный. Рядом, как две гранитные глыбы, застыли его охранники,...

Вечерний свет, пробиваясь сквозь плотные шторы, лежал усталыми полосами на дорогом персидском ковре. Воздух в гостиной, обычно наполненный ароматом редких цветов и тонкого парфюма, казался наэлектризованным, густым от назревающего скандала. — Снова Катя? Валерий, я не понимаю, почему я должна с ней сидеть! — голос Кристины, обычно бархатный и вкрадчивый, звенел от плохо скрываемого раздражения. Она стояла посреди комнаты, идеальная, как фарфоровая статуэтка в своем шелковом халате, и с вызовом смотрела на мужа...

Пыльная просёлочная дорога, пропахшая полынью и горячей землёй, вилась между покосившимися заборами и убегала к реке. Там, у самой воды, раскинула свои плакучие ветви старая ива, свидетельница всех деревенских тайн. Под её сенью, на вытертом до блеска бревне, сидели Дмитрий и Катерина. Их родная деревня, с единственной улицей, старенькой школой из красного кирпича и тихой речкой, была для них целым миром — уютным, понятным и бесконечным. Они были неразлучны с той самой поры, когда ещё бегали босиком...

Первые лучи солнца, пробиваясь сквозь густую хвою вековых сосен, заставали Антона Петровича уже на ногах. Он, высокий, широкоплечий мужчина, чьи руки и лицо были испещрены морщинами, словно кора старого дуба, совершал свой ежедневный утренний обход. Лес встречал его как своего. Птицы не умолкали при его приближении, белка, мелькнувшая на тропе, лишь на миг замирала, прежде чем продолжить свой путь. Он знал каждый изгиб ручья, каждую поваленную ветром берёзу, читал следы на влажной земле, как открытую книгу...