Джесси Джеймс | Фантастика

Декабрьский вечер давил на виски тяжелой предпраздничной суетой, от которой хотелось спрятаться под одеяло. До Нового года оставалось три дня, а мой уровень тревожности уже пробил потолок и уверенно стремился в ледяную стратосферу. Я сидела на кухне, гипнотизируя взглядом экран ноутбука, где в корзине интернет-магазина лежала пятнадцатая по счету скатерть с вышитыми оленями. За окном серый мегаполис пытался изобразить зиму, выдавливая из себя мокрый снег, а в моей квартире происходило настоящее бытовое чудо...

Галина Петровна замерла, разглядывая бархатную поверхность коробки, которая стояла перед ней на праздничной скатерти. Черный бархат поглощал свет люстры, и подарок казался темным провалом среди тарелок с салатами и нарезкой. Никаких запахов, кроме аромата запеченного гуся, в комнате не было, но интуиция тревожно шевельнулась где-то в солнечном сплетении. — Мам, ну смелее! — Лиза ерзала на стуле, едва не опрокидывая локтем бокал с вишневым морсом. — Мы с Денисом полгода копили, во всем себе отказывали...

Тупой нож скрежетал по пластиковой доске, превращая нарезку колбасы в изощренную пытку. Я пилила этот несчастный батон «Докторской» уже минут десять, чувствуя, как от напряжения немеет запястье. На кухне было жарко, душно и тесно, словно стены внезапно сдвинулись, пытаясь выдавить меня из собственной квартиры. Мой муж, Виталик, сидел в гостиной и громко смеялся, позвякивая бокалом. Компанию ему составляла не я, его законная жена Елена Владимировна, а моя младшая сестра Света. Светка пришла «помочь» еще час назад...

Метель за окном билась в стекло, словно пыталась прорваться внутрь и заморозить этот вечер. На экране телевизора мелькали счастливые лица артистов, но звук казался мне приглушенным, будто я находилась под водой. Тридцать первое декабря, без десяти двенадцать, а я чувствовала лишь свинцовую тяжесть в ногах. Николай, мой муж, суетился вокруг стола, поправляя и без того идеально лежащие салфетки. Он выглядел так, словно только что выиграл главный приз в лотерею и едва сдерживался, чтобы не закричать от восторга...

Тяжёлая входная дверь, обитая тёмным деревом, протяжно заскрипела, словно жалуясь на промозглый октябрьский ветер. Вместе с потоком сырого воздуха в тёплое, живое нутро моей пекарни ворвался цокот каблуков — резкий, выбивающий нервную дробь по старому паркету. Я протирала бокалы за стойкой, когда увидела эту процессию: Инга вплыла в зал, будто ледокол, вспарывающий уютную атмосферу, а следом, виновато ссутулившись, плёлся мой сын. На плечах невестки висела шуба из крашеной норки, совершенно неуместная в эту слякоть, а глаза закрывали огромные тёмные очки...

Тяжелая крышка чугунной кастрюли звякнула, опускаясь на место. Пар, вырвавшийся из-под нее, на мгновение осел влагой на кафельном фартуке, но тут же испарился, оставив после себя лишь ощущение липкой духоты. Полина провела ладонью по лбу, стирая испарину, и посмотрела на свое отражение в темном окне: уставшая женщина с собранными в пучок волосами, которая совсем не напоминала владелицу процветающей сети салонов красоты. Дома она превращалась в функцию. В удобный бытовой прибор, который готовит, стирает и молча кивает...

Звук ножа, ударяющегося о деревянную доску, казался слишком громким в этой вязкой тишине. Огурец был вялым, шкурка жесткой, и нож, который Олег обещал наточить еще неделю назад, беспомощно скользил по зеленому боку...

Жар от духовки бил в лицо сухим, беспощадным ветром, высушивая кожу и заставляя глаза слезиться. Валентина Петровна замерла у плиты, уперевшись ладонями в край столешницы. Поясницу тянуло тупой, ноющей болью, словно туда залили свинец. Пятьдесят два года. Двадцать лет стажа в должности главного бухгалтера. Железная выдержка, умение сводить дебет с кредитом в самых безнадежных ситуациях и привычка держать спину ровно, даже когда мир рушится. Но сегодня спина предательски сгибалась. Внутри духовки, за покрытым жирными брызгами стеклом, томился гусь...

Телевизор в углу гостиной бормотал что-то бравурное, отсчитывая последние минуты уходящего года, но звук был убавлен почти до нуля. Тиканье старинных настенных часов казалось громче, чем залпы салютов за окном. Это ритмичное, неумолимое «так-так-так» словно вбивало гвозди в крышку гроба их сорокалетнего брака, хотя Галина тогда этого еще не знала. Она сидела с прямой спиной, чувствуя, как жесткий корсет праздничного платья впивается в ребра. Шестьдесят лет — это возраст, когда ты уже не веришь в Деда Мороза, но все еще отчаянно ждешь чуда, хотя бы маленького, бытового...

Монотонный бубнеж телевизора из гостиной действовал как китайская пытка водой — капля за каплей, час за часом, тридцать лет подряд. Надежда стояла у кухонного стола, методично нарезая вареную морковь для салата. Оранжевые кубики падали в эмалированную миску с глухим, безнадежным звуком. Двадцать девятое декабря. День, когда по неписаному семейному уставу начинался великий кухонный марафон, финишной чертой которого неизменно становилась гора грязной посуды первого января и храп мужа под «Голубой огонек»...

Марина провела подушечкой пальца по ледяному стеклу, стирая морозный узор. В отражении темного окна мерцали огни гирлянды, искажая её силуэт, делая его зыбким и незнакомым. В квартире царила та идеальная, выверенная до миллиметра атмосфера, которую она создавала годами, выстраивая кирпичик за кирпичиком. Паша возился у стола, сдирая фольгу с бутылки игристого. Звук рвущейся бумаги казался слишком громким в этой торжественной обстановке. Он, наконец, справился с проволокой и довольно выдохнул, оглядывая накрытый стол, где каждый прибор лежал строго параллельно другому...

Летняя веранда кафе «Бриз» гудела, словно растревоженный улей, но Светлана слышала только стук собственной крови в висках. Она стояла за широкой спиной кадки с пыльным фикусом, сжимая в руке ингалятор. Пластиковый баллончик нагрелся от её ладони и стал влажным, неприятно скользким. Ребристая поверхность врезалась в кожу, причиняя тупую, отрезвляющую боль. Олег позвонил двадцать минут назад. Он хрипел в трубку, что забыл лекарство в офисе, что задыхается, что «сердце сейчас остановится». Светлана...