Слишком Живая.

Меня защищает от мира корпус куклы, запертой в пыльный ящик, укрытый столешницей дряхлого стола, замершего под сводом крыши деревянного дома. Я схоронена от света, погруженная в мрак своего изгнанничества, беспросветного ошеломляющего одиночества. Последний год своей жизни я почти не спала – на короткое время меня опрокидывало в дурман неспокойного сна, из которого я вываливалась в невнятную сумятицу усталого полубодрствования, которое не выпускало меня из своих пут в течении нескольких предрассветных часов...

Наверно, можно играть со временем - выдувать бесчисленные секунды-пузырики, нанизывать на веревочку жемчужные минутки-бусинки, лепить из пластилина увесистые часы-шарики, швыряя их в потолок в порыве ребячливого пофигизма. Мне часто кажется, что я хожу в любимчиках, что кармашки мои полны золотых динариков, что они не конвертируются, всегда забываю я. Вот такие странные провалы в памяти. Из песка сотворить можно всё, что захочется, если только налить в него хоть чуточку влаги. Иначе он неизбежно рассыплется на несколько миллионов малюсеньких камушков...

Я нашла его в мастерской, заваленной старыми и новыми куклами, кусками кукольно-человеческих органов, париками и потрепанными одеждами. На верхней полке восседали уже законченные персонажи. Мужские – удивительно многолики и разнообразны и вместе с тем объединены неуловимым сходством с самим Русланом, словно кривляющимся в потрескавшееся зеркало. На каждом лице отпечаток той или иной эмоции – злости, страха, благодушия, грусти, раздражения, тоски. Женские – одинаково приветливы и светлы. Полагаю,...

Дворник метет улицу со спокойным смиренным достоинством. Я улавливаю его мысли - они тихи и просты, как шелест деревьев над головой. Они едва колышат его  терпеливую душу. До меня доносится бормотание молитвы, сквозь молитвеннный речитатив - неспешные думы о незнакомцах, небрежно касающихся его взглядом, проходящих совсем рядом, и все-таки остающихся недосягаемыми и неразгадаными в своей суетливой деловитости, о близких, до которых не дотянуться рукой, но которые не перестают от этого быть самыми близкими и единственно родными...

Я не проснулась. Я так и не проснулась. Я не проснулась... Сон непременно должен заканчиваться. Какой бы он ни был - яркий, страшный, бесцветный, непонятный, он должен заканчиваться. Заканчиваться - это обязательная примета сна. То, что длится и длится вопреки твоему желанию, вопреки логике и здравому смыслу, не может быть сном. Так что же это, что...? Может, пробуждение...? не знаю... Ветер стих внезапно. Мир, ещё минуту назад безбашенный и буйный, словно оцепенел, подвластный чьей-то неведомой воле...

В книге "Бегство от близости" авторы Берри и Дженей Уайнхолд представили Теорию Развития Систем, суть которой сводится к тому, что типичное развитие супружеских пар, семей, групп, организаций и национальных государств — а также всего человеческого рода в целом — проходит те же самые четыре этапа развития, что и отдельные индивидуумы, а именно: При этом они утверждают, что весь нынешний западный мир, по сути, застрял на этапе контрзависимости. Совсем неудивительно, что и люди застопориваются на первых...

С некоторых пор мне стало думаться, что мечтательность и романтичность можно провозгласить восьмым смертным грехом, ибо это ничто иное, как убиение реальности и абсолютная невозможность любить по-настоящему, быть настоящим, да и эгоизм чудовищный в основе своей, что уж скрывать. В одном из интервью ныне покойный Михаил Горшнев сказал, что романтика это что-то ветреное, а в жизни всё должно быть по-настоящему. Впрочем, сама-то я тоже грешу этим то и дело - ну, нет во мне благости принятия подлинной жизни и любви к реальным людям и явлениям мира...

Новое утро зарождающегося дня, полусонного дня. Мир, лишенный дрыхнущего в своих каморках человечества, дивно одухотворен. Всё в нём словно охвачено единым дыханием, диктуемым еле заметным весенним ветерком. «Охх» - вдохнул он и помчались шелестящие веточки деревьев в одну сторону, «Фууу» - выдохнул и двинулись назад, также нервно и пугливо трепеща в темноте. Я запуталась в кроне молоденького дуба и отдалась воле ветра, воле этого вселенского дыхания, шевелящего пространство. В свете желтого фонаря...

Наше эго что-то вроде аппендицита, отросток бесполезный и незаметный, запрятанный глубоко внутри, но несущий потенциальную опасность внезапного воспаления. Стас и Захар как-то умудряются жить в состоянии хронического воспаления. Боль от него они снимают периодическими взаимопоглаживаниями и дружным стебом над другими. За время нашего совместного проживания со Стасом и я заразилась этой дурной болезнью. Иногда моё самолюбие возносилось ввысь до таких огневых вспышек, что сжигало всех вокруг. Чаще всего это происходило во время наших размолвок со Стасом...

Мамы дома нет. Дома только Стас и Захар. Я поняла, что они выдавили маму вовне - своими пьяными воплями, громогласными матюками, пугающими революционно-анархическими возгласами. Маме пришлось уйти из собственного дома, и это только начало, легко от Станислава она не избавится. Если он присосался к месту и к человеку, его не отдерешь. Тем более, что ему некуда идти. Некуда, не к кому. Бедный мой, избалованный мальчик, мальчиш-плохиш, запопавший в сеть одиночества и бесприютности. Прошка, мой кот,...

Мы решили со Стасом, что у нас не будет детей. Мы слишком были заняты творчеством, жизнью, собой. Ребенок нарушил бы весь порядок нашей жизни, точнее её беспорядок, привычный уютный хаос нашего богемного существования, В этом хаосе мы черпали вдохновение и свободу, необходимую для него. В наших кругах не принято было даже говорить о мещанских радостях, не то что испытывать их. Сгорать в высоких муках творчества, попутно травя себя алкоголем и легкими наркотиками - вот удел истинных творческих личностей,...

- Майя - глуховатым голосом проговорил он и я вздрогнула от неожиданности, на мгновение решив, что он обращается ко мне. «Айя - айя» - отголоском эха прошелестело в кустах, перебежало на нервно вздрагивающие, доверчиво устремленные в небо березы. В очередной раз рассеянно я  отметила всегдашнюю нежную детскую податливость этих легких шаловливо-нервных деревьев, листва которых так беззащитно откровенно пульсирует на ветру, подставляется всем порывам неба, нисколько не боясь ран, что неминуемы на открытом пространстве...