Iolanta Serzhantova

По утрам я кормлю дрозда. Не, ну, как кормлю, - вырываю сорняки с корнем, а вместе с ними из земли показываются всякие жучки-червячки. Те, которые не пожелали выпускать из рук корешочки, пожадничали, намотали на кулачки, и теперь жмурятся от света. Которые посообразительнее да порасторопнее, те обратно в песок-землю с ямками бегут прятаться, а иные прямо в ноги к птенцу. Не велите, мол, казнить. А у того птенца рассуждения с дождевую каплю, ибо слёток он, слёток певчего дрозда. Ходит по двору, оставляет повсюду чернильные кляксы, а в прочее время учится летать начисто. Родитель его бросил радеть...

От предвкушенья зимних холодов И в ожиданьи снега, как решенья, Дождливых зябких капель звенья Считаешь. Шахматных ходов Достанет вряд ли. Зимнее свершится, Когда округа сдастся и решится, Что до весны продержится и так, В мехах сугробов, с книгами в стихах. Декабрь стоит простенком меж окон. Он смят единым жестом. Бой Курантов, Сорвётся с шеи года алым бантом, И будущее выставит на кон. Ну, а покуда... Тусклый блеск стекла, И печь моргает жаром жёлто-синим. И жизнь... ещё не вся стекла, И сердце жмёт пусть больно, но несильно...

Несмотря на несомненный актёрский талант, надрыв с которым играл собственную судьбу, он был искренним, чистым, по-детски наивным. Вспоминая о нём, я понимаю, что про него, как не про кого другого, можно с уверенностью сказать, что будь он теперь среди нас, он бы доскакал до передовой на единственной своей ноге, и повёл бы за собой в бой. Так что - нет, Шурик, ты не дурак, о тех говорят с жалостью или сочувствием, про тебя - иначе, с гордостью, с памятью, - вечной, как про бойца...

Памяти слесаря Воронежского авиазавода, актёра и певца, автора неофициального гимна столицы Черноземья «Воронеж – мой город» Александра Чувардина Все дни, пока наши ребята в очередной раз отмывают землю от потомков и продолжателей дела обитателей Коричневого дома, мне вспоминается прошлое, что, как почти у всех, проходило не ровно и гладко, а рывками, так проползает по валикам утерявшего бойкость кинопроектора восьмимиллиметровая плёнка. Признаться, мне практически не за что краснеть. Так, пара-тройка сомнительных моментов биографии, но в общем... К примеру, вот это, - 1993 год, осень, концерт в Воронежском доме актёра...

– Кто тебя научил врать?!!! – часто спрашивает меня мать. – Так ты, мама, ты... – пожимаю плечами я, зачёсывая набок седую уже чёлку. – Не смей клеветать, маленькая дрянь! – возмущается она, а я слышу, как теперь её крики через дверь в ванной разбушевавшемуся отцу: «Остановись! У неё идёт носом кровь!» Дёргая при этом за руку пребольно, мать шипела мне в ухо о том же самом: «Кричи отцу! Иначе он не прекратит!» Но вырвавшись за пределы самого себя, обычно спокойный, папа уже был не в состоянии перестать гневаться и преисполненный звериной почти ярости хватался за ружьё. Спустя годы, когда при...

И.А. Бродского за 2025 год, которая проводилась московским издательством ИздатНик, Иоланта Сержантова расположилась на почётном третьем месте. Издательство дарит 20% скидку на печать авторского сборника и по условиям Конкурса автор волен подарить эту скидку, что весьма необычно. Я люблю делать подарки, и подарю скидку тому, кто заинтересован получить его от издательства, через мои руки в течение года...

В расставленные повсюду силки паутины сперва попался вечер, позже там же оказалась и ночь, и крупная жемчужина Юпитера, что соскользнула с нити лопнувшего ожерелья из планет со звёздами, украшающих бледную шею нового дня. Юпитер так кичился своею яркой красой, что прожёг холодным от возмущения взглядом сомкнутые сном веки, чем разбудил меня, принудив внимать его неспешной поступи по небосводу. Так пышнотелая оперная дива несёт себя, семеня по подмосткам. С прямой спиною, ложей бюста и подковами бровей, подпирающими вздыбленные цирюльником волосья, дабы не сползли, да не скрыли и без того узкий лоб...

Лёд на луже раковины створкой. Ёж храпит со дна оврага:"Горько!", Кромкой льда разрезав пустоту. Пни стоят недвижно на посту, Верные и долгу, и присяге. Жук из-под коры... Ему, бедняге, Где б прознать про бури, невдомёк. Осень - то пора, а не намёк На ветра, погоды передряги. Виден жук синице вполовину Стал, как ветер мебель леса сдвинул. Только вот пернатой недосуг Подлететь на ближний к небу сук. Лёд стянул края дороги, рано Праздновать победу избавленья. Всякая она - на сердце рана, Жизни дни - короткие поленья...

Трясогузка вывела на прогулку птенца. Намеренно подвела ближе, ибо не видались давно. Получив положенную по родительскому ея чину порцию похвалы, прошествовала дальше, дабы разглядеть в подробностях что дитя укутано по возрасту и сезону во всё пуховое, из-за чего кажется чуть не вполовину крупнее матери, а может и вправду так, ибо сыто её стараниями. Известное дело - конец июля, ночи всё холоднее, осень всё ближе. Разнотравье не скупится на перемены, дарит цветами флага Родины, на смену одному без раздумий приходит другой: державность красных маков; белый, - свободы и независимости, - сныти и...

Снег под ногами тихонько грустит: "Если обидел и сможешь простить..." Ветер хрустит сухарём древесины. Полые пни полны неба, корзины Тихо до лета томятся в сенях, А новогодье, что скоро, на днях Круг завершить календарный решится. Многое то, что не может свершится, - Сбудется. Чудом. Простым. Новогодним. Так, как намедни сбылось и сегодня. Понятым быть, но ненужным и праздным. "Жил не напрасно!" - сомнительный праздник Прошлого, мимо скользнувшего времени, Бремени знания: тленны и временны...

Ворон лоснился, весь в оливковом масле рассвета, от затылка до кончика клюва, от ноздрей на горбинке носа до острого кончика рулевого пера на хвосте. Стаккато согласия оглашает он дорогу, споро идёт вдоль неё и понавдоль леса. Так-то ворону лучше бы, конечно, лететь, но мерит он отчего-то нешироким шагом утро, что неожиданно холодно к нему. Ещё закат назад, ночь ото дня отличались лишь сменой в небе луны на солнце. Птицы дышали, как собаки, раззявив клювы, а вОрон, в обыкновенное время большой любитель солнечных ванн, теперь под любым предлогом избегал их. Он бросил даже душиться одеколоном, что стоял на прикроватной тумбочке каждого муравья...

Что остаётся... Едва восстав ото сна, умывшись росой, паук принялся беззвучно наигрывать гаммы. На весу непросто, без завтрака - легче, ничего не мешает единению с музыкой. И - да, гаммы - тоже мелодия! Бегло перебирая нотный стан паутины, что тянулся от одной ветки винограда до другой, паук держал себя с достоинством, не тряс кистью, каждую из лап, ровно пальчик, поднимал повыше, чтобы затем прикоснуться им, извлечь неслышный уху трепет вселенной, в чьей партитуре из-за многоголосья чудились звуки стоячих гуслей или арфы, той самой, на которой играют ангелы, прославляя Творца. Струна паутины...