Iolanta Serzhantova

Неспроста Солнце, обмахиваясь веером макушки сосны, как павлиньим пером, отдуваясь от собственного жара, как после бани, и дыша тяжело, будто загнанная в мыло лошадь, томно глядело себе под ноги, покуда не заметило осколки льдинок на подоконнике, похожие на битую с радости посуду тонкого стекла. Судя по всему, зима праздновала свои последние деньки, и не в силах утаить радости, сберечь её от зависти прочих, наполняла чашу талой водой одну за одной, не соблюдая осторожности и меры, ибо всё никак не могла поверить, что вот уже совсем скоро сбросит бремя обязательств, и если кому вздумается упрекнуть её в чём, то она уж будет не причём...

В память о тебе... Три года без папы... Отцы и... С дочерьми отцы флиртуют безобидно, относительно жён - там промеж них совершенно другие игрища: игра в поддавки, либо напротив - во всевластие... Отцовская любовь к дочерям чиста и безусловна до самоотречения, к ним - обречена на страдание. Отца всё одно будет не хватать, сколько бы ни было лет малышке, потерявшей его навсегда. Видеть отца хотя изредка, слышать его голос, что из детства, вместе со сказкой на английском перед сном. Оглядываться после финиша на руку с секундомером над водной дорожкой, ловить сияющий его взгляд навстречу твоему под водой, сожалеть о планах, что не сбылись, и смаковать в памяти те, что случились...

Заневестилась вишня... Заневестилась вишня, И шмель станет третьим, не лишним. И заметить нелишне, Он, мохнатый, весною у дел. Вот, таков уж удел, У него, у пчелы земляной, Коли взялся за дело, то делай, жужжи и не ной. Вишни кружев, наряда Дотронется каждого - нежно. А ты просто смотри: Без надежды, легко, безмятежно. Заневестилась вишня, и пряный её аромат Кружит голову всем, даже тем, кто не рядом, не рад...

С драгоценной улыбкой зари... Ветер резко распахнул бушлат ночи, оборвав блестящие пуговки звёзд, из-за чего стало видно тельняшку рассвета на крепкой, широкой, просторной груди неба, что словно открытая всему миру и честная перед собой душа. И тут же солнце алмазным, разительным сиянием принялось веселить округу, простирая тонкие лучи, будто объятия, навстречу новому дню, невольно принуждая к улыбкам без видимых причин, да наигранной рассеянности, под которой прячут обыкновенно искреннюю, детскую, стыдную от того радость, что жив. Окрылённый эдаким рассветом день скользнул над землёю незаметно,...

А соловей... Печные трубы башнями порушенными зАмков Стоят которые веками без замкОв. Смакуя жизнь без совести оков Тем не понять - простак, как есть, таков Не по наивности. Наитие - порука Того, которого в уныние и скуку Приводят основательность, расчёт. (Хозяйство по боку, оно теперь не в счёт!) О, профиль соловья на крыше страстный! И ничего, что день ушёл ненастный. Будь счастлив тот, кто прелесть оценил Дождя и ветра, снегопада, стужи,- Пусть! Мир таков, каким угодно нужен, Хоть сУжен, не по меркам нашим сшит...

То ненадолго... Синицы копошатся по-мышиному под юбкой сосны, прыгают коридорами просторных нор сугроба, но всё одно жмутся ближе к стволу, где теплее, подальше от залы простора, понавдоль которой по-гусарски прохаживается февральский ветер. Оттуда же, из глубин, синицы подают голос, и не веря себе, соловеют, ибо под сурдиной снега звук округляется, а лишаясь простоты и прямолинейности, делается изысканным, приятным даже для привыкших к соловьиным трелям с коленцами. Насладившись нечаянным своим талантом, ошалев от него, устремляются синицы на вольный воздух, отдышаться на снег, высыпаются словно семечки из белоснежной сердцевины яблока, да тут же, опалённые морозом, прячутся обратно...

Чистые воды бытия... Снег не падал, но парил в воздухе, так что чудилось, будто он поднимается, возвращая ночи снежинки, как упавшие некогда звёзды. Те долго набирались в горсть земли, кажется, с конца лета, и разглядывала их она, как дети рассматривают морскую гальку, - нос к носу с собственною тенью. Ходят, не замечая озноба от запечённых солнцем плеч, выбирают особенные, глаже прочих голыши, один взгляд на которые вернут их позже в объятия бриза, даже когда просохнет, облупится лак воды, оставив пудру мелкой соли в уголках губ и морщинках подле глаз. Ведь то только кажется, что все они на одно лицо...

Чистый четверг Бабочки мечутся, осы и птицы Ищут воды или просят напиться Вросшие в землю калины кусты. Серьги - берёзам, ольхам и пусты Вишни стоят, берегут до поры Белы наряды. Обрывки коры Все в письменах нечитаемых. Мысли Бьются о ствол авизо цирковым. Спутаны пряди лозы и обвисли Лишь до тепла, что желается им. Вскоре подымутся, вздрогнут, воспрянут. В воздухе вдруг ароматами, пьяно Рьяно станцуют светила лучи...

И... И звёзд заметные веснушки, И леса темечко - опушка, Даруют радость. В тот же час, Нас не смущаясь, друг за дружкой Зарянки следом. Зоркий глаз Заметит леску паутины, И рыб зевоту подле тины, Да тут же, в ряске конфетти Полощут горло певчи птицы. Травинка, хлопнувши ресницей Взгруснёт под искренний мотив. Хрусталь весенних перезвонов, Лукошки, полные бутонов Невзрачной прелести цветов, - И пир весенний уж готов...

В Красноярске вышел Детский литературный альманах-навигатор Союза российских писателей «Паровозъ» № 1 изданный при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации. Альманах открывает рассказ Иоланты Сержантовой "Подсвечники".

День, о котором знает даже синица... Утро окликало меня нежно, жалостливо по-журавлиному. Из приоткрытого окошка в комнаты, выставив вперёд правое плечо, протискивался тёмным от росы боком терпкий запах скошенной накануне травы. Подле того же окна хлопотала синица, смахивая крылами пыль и с рамы, и с подоконника. Требуя распахнуть створки пошире, птица долбила стекло, пробуя его на крепость, будто оно было сделано из дерева, да с такой настойчивой страстью, что казалось, - вот ещё пара ударов и дом обзаведётся стеклянным дуплом. Время от времени синица поворачивалась в профиль, предлагая восхититься им и сравнить с орлиным, не в пользу последнего...

Не насовсем В печи золотистым шёлковым платком полощется пламя. Сквозь его прозрачную ткань видны самоцветы углей, рассыпанные по бархату золы. Укромность теней и само тёплое дыхание печи, что сделаются вскоре надолго ненужными, тянутся до тонкой струны души, и касаясь её, прислушиваются к строю, что одинаков во все времена. В той незатейливой музЫке и сожаление об минувшем, и предвкушение нового, и запоздалый стыд из-за неумения сокрыть поспешность, желанность преувеличенной надеждой радости, что сбывшись, увянет срезанным цветком. Невозможно свыкнуться с неотвратимостью увядания, проще...