Ила Сандер ✍️ Рассказы об отношениях

Он появился в их жизни мокрым, дрожащим и совсем нежданным — комком грязи с огромными глазами. И, как ни странно, именно он расставил всё по местам. Они снимали крошечную однушку на первом этаже старой пятиэтажки. Комната, кухня, крошечный коридор и ванная, где, если открыть стиралку, было уже не развернуться. Но это было их пространство. Их «семь квадратных метров счастья», как говорил он. Его звали Антон. Последний курс ветеринарной академии: вечные конспекты, запах лекарств, грязные кеды и вечно растрёпанные волосы...

Двенадцатилетняя Даша знала расписание отца лучше школьного. В семь тридцать — хлопок входной двери, ключ в замке, тяжёлые шаги по коридору. В семь тридцать одну — как по часам, её сердце начинало колотиться чаще. Никто не говорил ей, что это называется «страх», но она знала его вкус: чуть металлический, с примесью утреннего кофе и мужского одеколона. Павел Сергеевич был человеком «состоявшимся». Начальник отдела в крупной фирме, дорогой костюм, часы, машина, ипотека за просторную трёшку в новостройке уже почти выплачена...

В селе Петровка весной пахло по‑особенному. Мокрой землёй, дымом от костров, свежей травой. Пасха всегда была праздником, когда даже самые замордованные люди старались надеть что‑то получше, развернуть спрятанные георгиновские платки и пойти на кладбище — «к своим». Но это будет потом. А сначала была любовь. Игорь и Таня выросли в Петровке вместе. Сначала они просто гоняли по одной улице в одной ватнике на двоих, потом сидели за одной партой, потом он начал таскать за неё портфель, а она краснеть, когда его пацаны подначивали: «Жених и невеста!»...

Соне было шесть лет, когда её мир раскололся пополам. До этого он был цельным, как большое красное яблоко: мама, папа, воскресные прогулки в парке и запах папиного лосьона после бритья. А потом яблоко сгнило изнутри. Родители развелись громко, со скандалом. Соня сидела в своей комнате, зажав уши руками, но крики всё равно просачивались сквозь ладони. — Ты мне всю жизнь испортил! — кричала мама, красивая, яркая Инга. — Я достойна большего, чем твоя заводская зарплата и эта конура! — Инга, опомнись, у нас дочь! — басил папа, Андрей...

Мир шестнадцатилетней Софии умещался в её комнате — небольшой, с постерами на стенах, которые так раздражали маму, и с вечным беспорядком на столе, за который ругал отец. Они жили втроём в небольшой квартире на окраине города. Жили как будто на разных планетах. Родители Софии — люди из другого, советского, мира, где джинсы с дырками — это «стыдоба», громкая музыка — «головная боль», а мечты о чём-то большем, чем «стабильная работа на заводе» — «глупости». — Соня, ты опять в этом… рванье? — морщилась мама, глядя на её модные джинсы...

Витька появился в их жизни, как маленькое солнце. Так любила говорить бабушка, глядя на внука, который в два года уже бегал по двору, громко смеялся и тянул руки ко всем подряд. — Первый внук, — гордо повторяла она соседкам. — Наш наследник. Когда Вите было девять, он уже знал, что он — главный. Мать с отцом об этом прямо не говорили, но это чувствовалось во всём: в новых кроссовках, купленных ему к школе, в большом велосипеде, в том, как дедушка брал его с собой на рыбалку, а младшего оставлял дома...

Ване было девять, когда он окончательно понял: его жизнь — это череда случайностей, в которых он сам ничего не решает. Детский дом был его миром, его крепостью и его тюрьмой. Память о родителях стёрлась, оставив только смутное ощущение вины. «Они себя плохо вели», — подслушал он однажды разговор воспитательниц. Что это значило, Ваня не знал, но в глубине души жил страх: а вдруг он тоже «плохо себя ведёт» и поэтому его никто не забирает? Он знал негласные правила: забирают маленьких. Забирают красивых...

Вера Петровна всегда говорила: «Лишь бы у детей всё было хорошо». Эта фраза была её молитвой, её щитом и её оправданием. Вместе с мужем, Иваном Сергеевичем, они положили жизнь на алтарь родительства. Работали на местном заводе — он в литейном, она в отделе технического контроля. Звёзд с неба не хватали, но в доме всегда пахло пирогами, а у Витеньки и Катюши были самые новые портфели в классе. — Ваня, посмотри, куртка у Вити совсем обносилась, — шептала Вера ночью, пересчитывая мятые купюры из жестяной банки...

Катя всегда казалась себе героиней из добрых фильмов: та, над кем смеются дети у больших еловых качелей и за чьей спиной вечно светятся окна детства. Её родителей недавно не стало. Сначала не стало отца, а через несколько месяцев и матери. Ей остались воспоминания и беззаботном времени и огромный дом, где даже тишина звучала богато. Но до этого... до того, как всё случилось, Катя и понять не могла, что на самом деле жизнь похожа на старую киноленту: скрипит, качается и в любой момент может оборваться...

Вера всегда любила слушать, как у края деревенской речки кто-то по вечерам тихо поёт. То ли вода, то ли неведомое эхо далей, где, казалось, скрываются чужие жизни — настоящие, яркие, совсем не такие, как у неё. Обычная девчонка из полузабытого Богданово, она знала все деревья в округе по именам и смотрела на городские огни — далеко, да с мечтой. Когда Вере исполнилось девятнадцать, она сложила в ветхий чемодан надежды — и уехала поступать в университет. Уезжала с тревогой и восторгом, как будто летела на другой конец Земли...

Ваня — обычный восьмилетний мальчик с не по-детски усталыми глазами. Глубоко в душе — тёплая мечта о простом счастье: чтобы мама с утра встречала не бутылкой, а «добрым утром», чтобы папа улыбался, а не дремал, уткнувшись в серую тряпку на кухне. Казалось бы, мечта — самая простая на свете. Вот только его дом был похож на заброшенную коробку: всегда пахло затхлым и чем-то ещё… чуть сладким, чуть горьким, но главным образом безысходностью. Рано утром он уходил в школу — будто во дворец, где не надо бояться резкого хлопка двери или хрустящей тишины, когда папа выходит из угла своей тени...

Катя тихо сидела на холодной кровати в комнате, где стены были облуплены, а запах сырой краски смешивался с едким чадом стирального порошка. Другие девчонки опять ворчали на неё, а воспитательница Галина Петровна проходила мимо с неодобрением. — Почему ты опять отделилась? — резко спросила она, замечая замкнутость девочки. — Здесь надо дружить, а не сидеть в уголке. Катя лишь опустила глаза, чувствуя, как внутри все сжимается. Воспитанницы насмехались, подталкивали к ссорам. Ночь казалась страшной, а стены детдома — тюрьмой, где нет ни родных, ни друзей...