Ефремов Алексей

Глава 18: Когда тишина запела Победа пришла не с салютом. Салюты остались в том мире, который сгорел в огне лжи. Она пришла с тишиной. Но не с той, давящей, выморочной тишиной гнили. С другой. С глубокой, насыщенной, звенящей тишиной после бури. Когда ветер наконец стихает, и ты слышишь, как с листа на землю падает последняя капля дождя. Это произошло на рассвете. Тот самый багровый, больной отсвет, что висел над шахтой «Забытая» месяцами, вдруг дрогнул. Не погас. Он как будто выдохнул. И из его глубины, вместо Шепота, полился звук. Не музыки. Не голоса. Просто… чистая нота. Низкая, вибрирующая, как струна контрабаса, задевающая саму материю реальности...

Глава 17: Протокол «Родник» Осознание пришло не как вспышка, а как тихое, леденящее схлопывание всего мира внутри черепной коробки. Это не было мыслью. Это было состоянием. Полной, абсолютной потери опоры. Как будто всю жизнь ты карабкался по высокой, шаткой лестнице, веря, что наверху — небо, свобода, истина. И вдруг, на самой последней ступени, ты понял, что лестница упирается в потолок из папье-маше, раскрашенный под небосвод, а внизу давно нет пола — только черная, беззвёздная пустота. И ты замер, раскинув руки, понимая, что нельзя ни подняться, ни спуститься. Ты обманут настолько фундаментально,...

Глава 16: Зеркала, в которых нечего отражать Оно начиналось не с грохота. С тишины. В блиндаже, который когда-то был штабом одного из самых одиозных батальонов, сейчас царила не тишина ожидания, а тишина после. После всего. Командир, позывной «Скальд», бывший преподаватель литературы, а ныне — живая икона «борьбы за европейский выбор», сидел перед потухшим монитором спутниковой связи. Экран был мертв. Не темным. На нем плавала рябь — та самая, серая, беззвездная, что теперь заполняла эфир. Он ждал инструкций, подтверждений, обещанных «гарантий». Ждал голоса из той самой, сияющей Евро-Atlantidy,...

Глава 15 Интерлюдия: Эхо бездомных Это не был бой. Это было шествие. Они шли по развороченной глине бывшего поля, под низким, плачущим дождем. Не цепью. Не строем. Толпой. Всклокоченной, грязной, двигающейся с одной скоростью — скоростью обреченного скота, которого гонят на бойню. Не было ни боевого духа, ни фанатичного блеска в глазах. Была только усталость до мозга костей. Усталость, которая глубже страха. На голове у каждого — каска. И под каской, в самой костной ее глубине, теперь звучал не приказ, не пропагандистский бред. Звучал вопрос. Один на всех. Тихий, навязчивый, как зубная боль: «Зачем мы здесь?» Они уже знали ответ...

Глава 14 Тишина в поселке была не мертвой. Она была выжидающей. Будто само пространство затаило дыхание, ощущая, как по его нервным окончаниям – старым тропинкам, сплетению проводов, корневым системам – бежит новая, странная вибрация. Это была не волна страха и не эхо тоски. Это был ритм. Рваный, слабый, но настойчивый. Как сердцебиение раненого зверя, который решил не умирать. Дед Игорь закончил свой список. Простые имена, простые воспоминания. Но в его руках они ощущались тяжелее свинца. Это был не план спасения. Это была ампутация. Чтобы спасти тело от гангрены, нужно отрезать зараженные ткани...

Глава 13 Весть распространялась не по проводам. Она шла другим путем — по тихому эху боли, по подземным толчкам тоски, по тому самому, невидимому полю, что теперь связывало всех «стариков». Игла, которая чуть не пронзила сердце деда Игоря, стала точкой сборки. Его решение жить — тем крошечным толчком, что запустил лавину в обратную сторону. В старом доме у шахты «Забытая» Петрович сидел, обложенный самодельными приборами — кристаллами, медными спиралями, батарейками. Он уже не плакал. Он слушал. И то, что он услышал после рассвета, заставило его сухие, потрескавшиеся губы растянуться в беззубой, но жутковато-торжествующей улыбке...

Глава 12 Тишина после осознания была самой громкой за всю его жизнь. Она звенела в ушах, билась о виски тяжелыми, мертвыми ударами. Предательство ото всюду. Снаружи — марионетки, воры смыслов, существа, копирующие боль. Изнутри — червоточина, кто-то, кто обменял общее горе на что-то. На что? На обещание покоя? На гарантию выживания? На новую, стерильную реальность, где нет ни боли, ни памяти, а значит — и ответственности? Дед Игорь сидел на завалинке перед своим домом. Рассвета не было. Небо висело низким, свинцовым пологом, не обещая света. «Мураш» лежал рядом, но он не прикасался к нему. Оружие бесполезно против того, что точит тебя изнутри...

Глава 11 Информация расползлась, как масляное пятно по воде. Не по официальным каналам. По шепоткам, по закрытым чатам «выживальщиков», по зашифрованным сообщениям в мессенджерах тех, кто еще пытался сохранять остатки разума в ползучем безумии. Весть была страшной своей простотой и неотвратимостью: Дед Игорь, один из столпов, стрелял в безоружного. В своего же, донбасского ополченца. Спасения от «стариков» ждать не стоит. Они срываются. Они становятся такими же. Это была первая петля удавки. Предательство доверия. Тот, кого считали оплотом, оказался уязвим. И уязвимость эту ему подарили они же...

Глава 10 Он пришел на рассвете. Не так, как приходят враги — с шумом и угрозами. Он пришел тихо, с пустыми руками и с лицом, на котором была написана такая усталость и скорбь, что даже дед Игорь, насторожившись до предела, на мгновение дрогнул. Мужчина лет сорока, в потрепанном, но чистом камуфляже без опознавательных знаков. Лицо — обычное, славянское, с глубокими морщинами у глаз, будто от долгого вглядывания в даль. Он был ранен — самодельная повязка на бедре пропиталась сукровицей. Он остановился у калитки, оперся на костыль из сука, и голос его, когда он заговорил, был хриплым, но беззлобным: — Хозяин… помоги… сбился с пути...

Глава 9 Артиллерийская батарея «Деда» Семенова замерла в ожидании нового залпа. Воздух после разрывов звенел, пахло гарью и вздыбленной землей. Но был и другой запах — тот самый, сладковато-химический, пробивавшийся сквозь дым. Тоска, которую отразили сталью и огнем, не исчезла. Она конденсировалась, становилась плотнее, липкой пеленой, оседающей на кожу, на орудия, на души. Ефрейтор Гараев, молодой наводчик, лучший математик батареи, стоял у панорамы своей «Мсты». Его пальцы механически проверяли данные. Но внутри все было иначе. С того момента, как он увидел на экране тепловизора расплывчатые пятна и услышал Шепот в наушниках, в его голове что-то надломилось...

Глава 8 Тоска, что накрыла деда Игоря, была не пустотой. Она была плотной. Как тяжелое, мокрое одеяло, наброшенное на душу. Он сидел у окна, и взгляд его скользил по знакомой комнате, но не узнавал ее. Вот шкаф, который он мастерил с отцом. Теперь он видел не столярное мастерство, а кривизну одной из полок — тот самый изъян, который отец, уже больной, не успел исправить. И эта кривизна резала глаз острой, невыносимой жалостью. Жалостью к отцу, к себе-мальчишке, к несовершенству всего сущего. Вот фотография жены на комоде. Молодая, смеющаяся. Но дед Игорь не видел улыбки. Он видел легкую тень усталости...

Глава 7 Тоска пришла не волной. Она пришла тихо, как сырость, просачивающаяся через стены после долгих дождей. Дед Игорь сидел на своей лавке у холодной печки, «Мураш» поперек колен, и слушал тишину. Но это была не прежняя, живая тишина ожидания. Это была густая, вязкая, выморочная тишь. Воздух в хате казался тяжелым, будто его откачали и заменили какой-то инертной, безжизненной субстанцией. Он смотрел на фотографию афганской роты. Знакомые лица, улыбки. Но теперь они не вызывали теплой, горькой боли памяти. Они вызывали нечто иное. Острую, леденящую тоску по тому, чего уже нельзя вернуть. Не просто по ребятам...