После Этой Истории

Пыль пахла старым деревом и тайнами. В горле першило. Катя, втиснувшись между вечерним платьем и грубым шерстяным пальто, затаила дыхание. Сердце колотилось где-то в ушах — громко, нагло, предательски. Сквозь щель в дверце, тонкую, как лезвие бритвы, она видела узкую полоску комнаты: край кровати, ковер с запутанным восточным узором, луч заходящего солнца, в котором плясали миллионы пылинок. Она пряталась. Как дурочка. В своем же собственном доме. Вся эта авантюра казалась ей уморительно-романтичной всего полчаса назад...

Она сидела напротив него и смотрела, как тает в его стакане последний кубик льда. Звонкий, такой одинокий. Прямо как она. Вечер был душным, июльским, пахло пылью и грозами, которые все не шли. Воздух — густой, как кисель. А в горле у Алины стоял ком. Невыплаканный, непроговоренный. Комок страха. Она собиралась с духом всю неделю. Месяц. Возможно, всю последнюю пару лет их брака. Готовила речь, подбирала слова — ласковые, осторожные, как бабочек. Но слова разлетелись, стоило ему поднять на нее взгляд...

Всё началось с запаха. Чужого парфюма. Сладковатого, прилипчивого, с нотками патчи и чего-то ещё, молодого и дерзкого. Он витал на его пиджаке, который она, по старой привычке, повесила в шкаф. Светлана замерла с вешалкой в руке. Сердце не ёкнуло. Не забилось чаще. Оно просто… остановилось. На несколько долгих секунд. Потом снова застучало, но уже с другим, холодным, мерным ритмом. Как метроном, отсчитывающий время до конца. Она не стала устраивать сцен. Не рылась в телефоне. Не звонила с криками «ты мне изменяешь!»...

Он произнёс это так, будто сообщал прогноз погоды. Без интонации. Без капли того тепла, что согревало их общую жизнь долгих двенадцать лет. Маргарита стояла на кухне, вытирая чашку. Её чашку. С милым котёнком на боку. Она так любила эту чашку. И в этот самый миг, под звук его голоса, хрупкий фарфор выскользнул из её пальцев и разбился о кафель с тем самым душераздирающим звуком, который бывает только в кино. Тишина. Осколки. И его слова, повисшие в воздухе, как ядовитый газ. Она медленно подняла на него глаза...

Это должен был быть самый счастливый вечер в её жизни. За неделю до свадьбы. Белое платье, пахнущее чистотой и новыми начинаниями, висело в шкафу. Приглашения разосланы. Кольца лежали в бархатных коробочках, готовые скрепить их любовь навеки. Всё было… ИДЕАЛЬНО. Анна парила. Буквально. Её ступни едва касались асфальта, когда она подходила к подъезду Артёма. У неё в сумке болталась бутылка дорогого итальянского Просекко и два хрустальных бокала — сюрприз. Спонтанный порыв отметить последние деньки свободы...

Это началось не сразу. Не с громких скандалов или требований. Нет. Всё было гораздо тоньше. Гораздо коварнее. Сначала — милые подарки на Новый год. Небольшие. Помарочка для Катюши, носочки для Артёма. Потом — первые вздохи по телефону. — Катюш, ты не представляешь, — голос тёщи, Людмилы Петровны, походил на сладкий, слегка подгорелый сироп. — Стиральная машинка опять сломалась. Бельё вручную приходится полоскать, спина отваливается. Катя вешалась на телефон, её большое сердце сжималось от жалости...

Всё началось с селёдки под шубой. Вернее, с того, как её подавали. Катя стояла на кухне, доводя до блеска последнюю тарелку, и чувствовала себя не хозяйкой, а реквизитором в чужом спектакле. Её спектакль. Режиссёр — Лариса Степановна, мама её мужа Дмитрия. Та самая, что приехала в гости на неделю, а задержалась на три месяца. Та самая, что знала, КАК НАДО. Стол ломился. Но это было не Катино «наломись, поешь», а Ларисино «посмотри-как-надо». Каждая тарелка стояла под линеечку. Каждая вилка — строго под углом в 45 градусов...

Представьте себе крепость. Не сказочную, с остроконечными башенками, а самую что ни на есть настоящую — четыре стены, крепкий фундамент, своя крыша над головой. Крепость, которую ты построила своими руками. Вернее, не руками — нервами, потом, бессонными ночами, сотнями чашек кофе и отчаяньем, которое гнало тебя вперёд, когда хотелось всё бросить. Такой крепостью для Аллы был её дом. Двухэтажный таунхаус на окраине города, купленный за три года до встречи с Марком. Она вбила в него всё: первоначальный взнос — это были её похороны с прошлой жизнью, с бедностью, с унижениями в арендных конурах...

Это прозвучало так, будто она швырнула на стол гранату с выдернутой чекой. Просто. Четко. Без всяких предисловий. Тишина в уютной, пахнущей тортом и свежим кофе гостиной стала густой и липкой, как смола. Казалось, даже пылинки застыли в воздухе, боясь пошевелиться. А ведь всего минуту назад здесь смеялись, звенели бокалами, а Лиза, с сияющими от счастья глазами, прижималась к плечу Артёма — своего мужа. Представляете? МУЖА. Первый день их официальной, скреплённой печатью совместной жизни. И вот...

Все началось с тихого, почти незаметного щелчка. Щелчка в сознании. Галина Петровна сидела на кухне в квартире своего сына и смотрела, как за окном зажигаются вечерние огни. Не огни — бриллианты. Крупные, холодные, манящие. Именно в этот миг она и увидела свою мечту. Не абстрактную, а вполне осязаемую. Мечту в виде трешки в престижном районе, которая принадлежала ее невестке, Марине. Эта квартира была для Галины Петровны занозой в сердце. Бельмом на глазу. Постоянным напоминанием о несправедливости...

Он произнес это за завтраком. В самый обычный четверг, пахнущий кофе и свежей выпечкой. Солнечный зайчик плясал на ручке ее кружки — смешной, керамической, в виде кошки, которую они купили на ярмарке в прошлом году. Она как раз собиралась отломить кусочек круассана. И он сказал. Слова прозвучали как выстрел в тишине кондитерской. Тихо, беззвучно, но сокрушительно. Воздух вырвало из легких. Мир сузился до стола, до этого солнечного зайчика, до его рта, который только что произнес эти слова. — У Карины будет ребенок...

Тишина в гостиной была не просто отсутствием звука. Нет. Она была плотной, липкой, как варенье, которое не хочет отставать от ложки. Она была тяжелой, как этот дубовый буфет, что стоял тут с незапамятных времен, храня в себе запахи корицы, лаванды и… тайн. Даша обвела взглядом комнату. Все было так, как всегда. Строгие фотографии в рамках на стене. Выцветший ковер. Кресло-качалка, в котором так любил сидеть ее свекор, которого уже не было с ними пять лет. Но сейчас это привычное, почти уютное пространство казалось ей чужым...