Экранум

Она всегда выходила на сцену с той уверенностью, которая бывает только у людей, переживших бурю. В ней — огонь, острый профиль, твёрдый взгляд. Казалось, Анна Большова рождена, чтобы сиять под софитами, и ничто не способно затмить этот свет. Но стоит заглянуть за кулисы — и вместо блеска видишь руины: предательство, скандалы, надлом, который не показывает ни один глянец. Когда-то её называли «главной надеждой Ленкома». В двадцать два она уже пела Кончиту в «Юноне и Авось» — спектакле, куда мечтали попасть даже звёзды постарше...

Есть артисты, про которых не веришь, что они когда-нибудь уйдут. Александр Буйнов всегда казался именно таким — вечным. В нём было столько энергии, жизни и уверенности, что даже сама смерть, казалось, не решилась бы подойти близко. Он мог шутить, когда другим не до смеха, и петь с тем жаром, будто за спиной у него не годы, а запас прочности длиной в жизнь. Поэтому, когда прозвучали два сухих слова — «паллиативный статус», — страна замерла. В них не было ни эмоций, ни надежды, только безжалостная медицинская констатация...

Иногда одно фото говорит громче, чем тысяча интервью. Татьяна Плаксина, единственная дочь Любови Успенской, выложила в сеть снимок — обычный на первый взгляд. Мягкий свет, лёгкое платье, спокойная улыбка, тёплый день. Но интернет увидел другое: округлившийся живот, который уже не спрячешь ни фильтрами, ни складками ткани. И всё — пошло по цепочке. Заголовки, комментарии, предположения, паника. Казалось, страна не дышит: неужели Татьяна беременна? В любой другой семье это была бы радостная новость, повод для шампанского, букетов, детских пинеток...

Есть судьбы, где детство заканчивается слишком рано. Ирина Малышева знала это с первых лет. В четырнадцать она стала знаменитой — фильм Сергея Соловьёва «Сто дней после детства» сделал из тихой московской школьницы всесоюзную любимицу. Но на самом деле её взрослая жизнь началась гораздо раньше. Там, где мама не разрешала играть, отец — молчал, а дом напоминал поле боя. Родители Иры принадлежали к разным мирам. Отец — профессор из конструкторского бюро, спокойный, рациональный, сдержанный. Мать — бывшая певица с дипломом Гнесинки, женщина с мощным голосом и ещё более мощной болью внутри...

Он вышел на паркет, как будто это поле боя. Вокруг — софиты, камеры, шепот режиссёров, миллионы глаз. Но через пару секунд всё исчезло. Остались только музыка, партнёрша и внутренний ритм, который нельзя подделать. У Евгения Папунаишвили танец всегда был не искусством — инстинктом. Он не притворяется. Он горит. И, кажется, именно это позволило ему прожить на сцене не один сезон, а целую жизнь. Когда на экране шли «Танцы со звёздами», он был тем самым парнем, ради которого зрители не переключали канал...

Он исчез так, будто выключил свет. Без громких скандалов, без интервью, без прощальных ролей. Просто — был на экране, и вдруг нет. Анатолий Смиранин. Лицо, которое в середине нулевых знала вся страна. «Две судьбы» — один из тех сериалов, где зрители искренне переживали за героев, а не за рейтинги. Кирилл Слепнёв — его персонаж — был не просто удачным образом, он стал частью той эпохи: когда телевизор ещё собирал семьи, а актёров знали по именам, не по аккаунтам. Успех пришёл быстро и — как это обычно бывает — не вовремя...

Её лицо знала вся страна. Большие глаза, непослушная челка, смешная серьёзность — Ира Волкова, девочка из фильма «Ох уж эта Настя!» (1971), вдруг стала символом советского детства. Та самая «правильная» школьница, упрямая, честная, мечтательная — она как будто сошла с плакатов тех лет. Фильм шёл в каждом кинотеатре, а мешки писем из всех уголков Союза летели к ней домой. Тысячи детей писали: «Настя, я хочу с тобой дружить!» Ей было всего десять. И в тот момент все были уверены: перед ними новая звезда...

На сцене он всегда смеётся первым. Дмитрий Соколов — тот самый человек, у которого в каждой репризе за спиной зал хохочет до слёз. Его узнают по интонации, по прищуру, по фирменной паузе перед шуткой. Для миллионов зрителей он — олицетворение доброго, домашнего юмора, мужчины, который умеет рассмешить без грубости и пошлости. Но за этим весельем — человек, который прошёл через развод, болезни, духовные поиски и, как ни банально звучит, через собственное переосмысление жизни. Тот, кто знает, каково это — смеяться для всех, когда самому не смешно...

Она всегда знала, как держать внимание на себе. Даже не старалась — просто жила так, чтобы мир не мог отвести взгляд. Для кого-то Виктория Боня — символ самоуверенности и глянцевого цинизма. Для кого-то — жертва эпохи, в которой женская независимость измеряется не поступками, а ценником сумки. Но за этим блеском — холодная логика, редкое чутьё на тенденции и невероятная способность превращать личное в медиа-искусство. После расставания с молодым бизнесменом Русланом Гасановым, о котором писали все таблоиды, Боня не исчезла в тени...

Иногда телевидение забывает, что оно всего лишь шоу — и начинает жить по законам арены. В студии, где годами играли в добродушные сватовства и выдуманные чувства, вдруг прозвучала фраза, от которой стало неловко даже зрителям по ту сторону экрана. Это не была ошибка или случайная оговорка. Это был выстрел — точный, осознанный и, возможно, давно готовившийся. Лариса Гузеева, человек, у которого на языке всегда меньше тормозов, чем у остальных, нанесла коллеге удар, от которого та, похоже, не оправится ещё долго...

Он прожил всего сорок лет. Меньше, чем срок ожидания квартиры в советской очереди. Но этого хватило, чтобы его имя стало паролем к настоящему кино. Олег Даль — человек, который сгорел на сцене, не дождавшись аплодисментов. В нём не было покоя. В каждом жесте — нерв, в каждом взгляде — ощущение, что жизнь коротка и нужно успеть хоть что-то. Он не играл — он жил перед камерой. И этим доводил всех до исступления. Режиссёров, коллег, женщин, себя. Он был слишком талантлив, чтобы быть послушным. И слишком уязвим, чтобы быть счастливым...

Он умел улыбаться так, будто в мире не существовало боли. Та самая улыбка, из-за которой девчонки падали в обморок, а режиссёры звонили первыми. В шестидесятые Александр Збруев был воплощением советского шарма: лёгкий, красивый, с хулиганской искоркой, словно в нём жила вечная весна. Ганжа из «Большой перемены», герой десятков картин, мужчина, от которого пахло уверенностью и свободой — тем, чего тогда всем не хватало. Но за этим лицом всенародного любимца скрывалась биография, которую не смог бы выдержать ни один романтический герой...