Пишу о жизни, без приукрас

— Это что за самоуправство?! — голос Ларисы звенел от возмущения. Она стояла в дверях, перекрывая проход, и смотрела на тех, кто уже успел ввалиться в её дом, будто сюда можно заходить без стука. — Кто вас сюда звал?! Ирина, её младшая сестра, улыбалась так, будто это был самый радостный момент дня. За ней протискивался муж Павел, два подростка и тётя Зоя, которая с деланным равнодушием оглядывала прихожую, словно оказалась здесь случайно. — Лар, ну ты чего? — протянула Ирина, даже не собираясь снимать сапоги...

Максим стоял у окна и наблюдал, как затяжной дождь ритмично барабанит по стеклу уже третий час. В руках он мял согнутый лист — договор аренды, который подписал месяц назад. Тогда казалось, что это удачная идея: сдать однокомнатную квартиру на улице Лермонтова молодому айтишнику. — Надо забрать оплату, — произнесла Наталья, не отрываясь от экрана телефона. — Дмитрий обещал перевести ещё в понедельник. Максим кивнул, но взгляд от окна не отвёл. Наталья встала с дивана, машинально пригладила волосы перед зеркалом...

— Вылезай, паразитка! — надрывалась Зинаида Степановна, с грохотом колотя кулаками по двери так, что в глазах рябило. — Прячешься, да? Думаешь, я уйду? Звонкие удары отдавались в подъезде глухим эхом. Казалось, ещё немного — и старая деревянная дверь треснет, не выдержав её напора. — Лилия, открывай, нахалка! — голос свекрови стал вязким и злобно-торжествующим. — Не откроешь — Игорю позвоню. Он тебе быстро мозги вправит! Лилия стояла у окна, вглядываясь сквозь тюль в пустой и мрачный октябрьский двор...

— Я в шоке! Что здесь творится?! — Марина влетела в прихожую, словно ураган, и застыла на пороге собственной квартиры. В коридоре свалена куча чужих курток, сапог и сумок. Из кухни доносился звон посуды и громкий женский смех. В гостиной телевизор орал на полную громкость. — Денис! — выкрикнула она в пустоту. — Денис, какого чёрта?! Муж появился из кухни с виноватой улыбкой и кружкой чая. Волосы растрёпаны, на лбу капли пота — будто только что пытался тушить пожар. — Мариш, не кричи… Мама приехала...

— Я в шоке, мама! — Кирилл бросил ключи на грязный пол прихожей так, что они отскочили от треснувшей плитки и застряли под батареей. — Что за кошмар тут творится?! Надя стояла на пороге их дома и не могла переступить. Запах… Господи, этот запах! Он бил в нос так, что хотелось вывернуться наизнанку. Стены в жёлтых разводах, обои свисают лохмотьями, а от паркета, который они с Кириллом клали три года назад, остались щепки. — Мама родная… — прошептала она, прикрыв рот ладонью. — Что же вы натворили?...

На столе лежал лист — ровный, белоснежный, с печатью и сухими строчками лабораторного заключения. Как выстрел в упор. Цифры, проценты, итог. Я уже несколько минут смотрел в эти буквы, но смысл упорно не хотел складываться в цельную мысль. — Ну что, счастлива? — сорвалось с губ, громче, чем хотел. — Не получилось замылить глаза — тест ДНК всё расставил! Сусанна сидела напротив, руки сцеплены на коленях. Лицо белое, как мел, губы дрожат, но молчит. Молчит так же, как и тогда, двенадцать лет назад, когда я впервые позволил себе усомниться...

— Чтоб их всех… — Инга с силой метнула осколки разбитой тарелки в мусорное ведро, и звон разнёсся по кухне, как траурный колокол. — Ваня! Живо сюда! В прихожей теснились семь пар обуви — от детских кроссовок до мужских ботинок сорок четвёртого размера. Похоже, тётя Зина опять привела целую делегацию. И это уже третий раз за неделю. — Что опять случилось, Инга? — Ваня показался в дверях кухни, держа пульт от телевизора. Волосы взъерошены, глаза виноватые — классический вид, когда речь шла о его родственниках...

— Сколько можно! — Кира сидела на краю кровати, торопливо натягивая колготки, и каждое её движение было резким. — Мне всё равно, что там думает твоя мама! У меня работа, а не вот эти ваши семейные цирки! Ваня, укрывшись одеялом, лежал к ней спиной, будто спал. Но по его напряжённым плечам Кира видела — он всё слышит. — Ты вообще реагировать собираешься? — она встала и начала одеваться, застёгивая строгую юбку и надевая блузку. Сегодня она была собрана и деловита, а рядом — растрёпанный, мнущийся в постели муж...

— Твоя мать звонила вчера, — бросила Катя, не отрываясь от экрана телефона. — Опять слёзы лила про свою Милану. Игорь замер у холодильника, банка пива застыла в руке. За окном по стеклу тянулись дорожки дождя, октябрь моросил уныло и затяжно. Он знал этот интонационный холод — если Катя говорила таким ровным, сухим голосом, значит, в воздухе уже витал грозовой заряд. — И что на этот раз? — осторожно спросил он, делая глоток. — То же, что всегда. Мол, мы тут живём как в сказке, а бедняжка Миланочка...

— Чёрт побери, Андрей! — Таня швырнула телефон на диван, и подушки разлетелись в разные стороны. — Твоя Софа снова названивает! У неё что, крышу снесло? Андрей замер у открытого холодильника, банку пива так и не донёс до губ. Ну вот, началось. — Таня, спокойно. Не нужно так кричать… — А как, по-твоему, мне реагировать?! — голос жены дрожал, переходя на визг. — Она требует денег на лагерь для твоего сына! Слышишь? Для сына твоей бывшей жены! Я не собираюсь его содержать! Пусть выкручиваются сами! В прихожей тихо заскрипели половицы — лёгкая детская поступь...

— Да пусть твоя сестрица сама разбирается со своими долгами! — сорвалась Лиза, метнув телефон на диван так, что тот, подпрыгнув, глухо ударился об пол. — Запомни, я вам не касса взаимопомощи! Руслан застыл в дверях гостиной, не успев снять обувь. Ключи всё ещё звенели в его ладони. Жена стояла к нему спиной, плечи напряжены, как струны, волосы растрёпаны — видимо, снова в раздражении перебирала их пальцами. — Лиза… что случилось? — осторожно спросил он, ставя портфель на комод. В воздухе витал запах жареного лука, но поверх него — острое, невидимое напряжение, как перед грозой...

— Господи… — тихо выдохнула Софа, глядя на россыпь мелких хрустальных обломков, которые совсем недавно были её любимой вазой. Осколки лежали повсюду, переливаясь в свете лампы, словно крошка льда после сильного удара. И посреди этого кристального побоища стояла тётя Дуня — внушительная, как бронзовый памятник своей собственной бесцеремонности. В одной руке она сжимала старенький чемодан, в другой — затянутую в сетку авоську, набитую банками с консервами. — Ой, милая, прости! — пропела Дуня липким, нарочито нежным голоском, даже не делая попытки нагнуться...