А потом она сказала...

Он умер неделю назад. Но я снова слышал его шаги ночью. Когда он умер, мне никто не сказал сразу. Просто в один день перестал включаться свет в его окне. Я заметил это только через два дня. На третьи сутки пришли какие-то люди в серых куртках — санитарная служба, что-то такое — и вывезли его. В чёрном мешке. Мы не были близки. Просто здоровались. Его звали Павел Степанович. Он был один. Иногда слышно было, как он кашляет, включает радио, идёт за чаем. Всё — как у всех. Я живу над ним. И всегда знал — если услышал шаги внизу: Павел Степанович не спит...

Когда дед перенёс инсульт, мы приняли решение забрать его к себе. Моя жена колебалась, я сомневался, но по-другому было нельзя: он не ходил, плохо говорил и боялся ночей. Мы выделили ему комнату. Простую. Кровать, телевизор, кресло, ночник, фотография бабушки, которой не стало три года назад. Он редко ел, почти не разговаривал. Но иногда... он пел. Очень тихо. Почти шёпотом. Старую военную песню, которую помнил с молодости. Первую неделю всё шло более-менее спокойно. На вторую он начал просыпаться ночью...

Я не знаю, кто придумал, что свекрови обязаны быть злыми. Но мне досталась именно такая. Вечно недовольная, вечно знающая, как надо. Она — как голос из телевизора, который ты не включал, но всё равно слышишь. Мама моей жены жила отдельно. Пенсия, огород, подруга с именем Галя и внуки, которых она воспитывала… на расстоянии. Каждое её появление в нашем доме — это спектакль. Сразу идут три акта: В тот день я просто хотел приготовить ужин. Работа, пробки, голова гудит. Дома двое детей, моя уставшая жена и я, который умеет варить макароны и жарить яичницу...

Когда отец моей жены перенёс инсульт, мы даже не обсуждали — забрали его к себе. Дома ему будет лучше, спокойнее. А главное — безопаснее. Он почти не говорил. Речь у него стала обрывочной, как дождь по крыше. Половина слов — потеряны где-то между памятью и болью. Но глаза остались прежними. Усталые. Глубокие. Такие глаза бывают у людей, которые что-то не успели сказать — и знают, что время вышло. Мы поставили раскладушку в нашей проходной комнате. На ней раньше стоял велотренажёр. Мы его убрали, хотя никто им не пользовался...

Она пришла без предупреждения. Как будто просто по пути. Сумка в руке, взгляд мимо. Мы не виделись с сестрой почти полгода — после похорон. — Чай будешь? — спросил я. — Если заваришь нормальный, не как у тебя обычно, — ответила она. Села на кухне, как в детстве. Только теперь за ней — не портфель, а адвокат. Я знал, зачем она пришла. И всё равно спросил: — Ты… переписала квартиру на себя? Она посмотрела на чайник. Повернула ручку. Пар пошёл в потолок. — А что ты ожидал? Ты же сам сказал — тебе там делать нечего...