Женская гостиная: психология жизни

Боль ушла в тот день, когда она перестала надеяться. Прошло ровно три года, два месяца и семнадцать дней с того момента, как он сказал, что любит другую. И в этот серый октябрьский вечер 1981 года она вдруг поняла: больше не больно. Потому что больше не ждет. Они поженились в двадцать лет. Студенты последнего курса, влюбленные, счастливые. Он учился на инженера, она – на учительницу. Жили в общежитии, в комнате на двоих, которую делили с его однокурсником. Занавеска посередине комнаты служила границей двух миров...

В день, когда она поняла, кто он на самом деле, шел снег. Крупный, мокрый, декабрьский. Они были женаты три года, и она думала, что знает его. Оказалось – не знала ничего. Это случилось из-за соседки. Старой женщины из квартиры напротив, которая жила одна и иногда просила о помощи – принести воды, купить хлеба, вызвать врача. Она всегда помогала. Муж ворчал, что старуха пользуется ею, но она не могла отказать – женщине было восемьдесят лет, родных не было, ходила с трудом. В то утро соседка постучала рано, еле стояла на ногах, попросила вызвать скорую...

Марина замерла у окна, когда увидела мужа в обнимку с соседкой Светланой. Они выходили из подъезда напротив – он в выходном костюме, она в новом синем платье, оба смеялись. Григорий даже не поднял глаз к их окну на четвертом этаже. А ведь еще вчера он клялся, что задерживается на заводе. Врал, глядя прямо в глаза, и она – дура – верила. Марина отшатнулась от окна и увидела свое отражение в старом трюмо. Застиранный халат, волосы, наспех подобранные заколкой, лицо без капли косметики. Когда она успела...

В тот день, когда Наташа впервые увидела Сергея, шел первый снег. Крупные хлопья падали на стекла кафе "Огонек" на Арбате, превращая декабрьский вечер 1982 года в волшебную сказку. Она сидела у окна в своем инвалидном кресле, и смотрела на этот снегопад, как смотрят на что-то недостижимое и прекрасное. Сергей принес ей чай. Он был новеньким – только вчера устроился официантом. Высокий, светловолосый, с открытым лицом и какой-то детской неуклюжестью в движениях. Он поставил стакан в подстаканнике перед Наташей и улыбнулся так искренне, что её сердце пропустило удар...

Когда Марина впервые увидела свою соседку по коммунальной квартире, та стояла у окна спиной к двери и не шевелилась. Просто стояла, уставившись в серое московское небо, и казалось, что она даже не дышит. Это было в сентябре 1978 года, когда Марина с мужем Антоном только въехали в комнату на Сретенке. Соседка была молодой, не больше двадцати пяти, с длинными темными волосами, которые она никогда не убирала в модную тогда укладку. Её звали Светлана. Она жила в соседней комнате с родителями – Зинаидой Петровной, которая работала в сберкассе, и Владимиром Ивановичем, инженером с завода...

Секрет, который мог разрушить три жизни, она хранила двадцать лет. А потом рассказала мужу. И на следующий день все узнал весь дом. Это началось в 1968 году, когда она была студенткой третьего курса филфака. Обычная девушка из обычной семьи – отец-инженер, мать-учительница, брат-школьник. Комната в коммуналке на пятерых, очередь в ванную по утрам, соседка тетя Зина, которая знала про всех все и считала своим долгом это всем рассказывать. В тот день она возвращалась из института поздно – была практика в библиотеке...

Они встретились в огромной очереди за холодильником "Бирюса". Он стоял с книжкой Ильфа и Петрова, она – с блокнотом, в котором что-то яростно записывала. Когда очередь сдвинулась на полшага за три часа, он не выдержал и спросил: – Диссертацию пишешь? Она подняла на него глаза – серые, насмешливые, умные – и ответила: – План жизни. Хочешь посмотреть? Он хотел. И когда развернул блокнот, увидел список из ста пунктов. Сто конкретных целей, написанных аккуратным почерком: "Выучить английский. Побывать в Эрмитаже...

Тот дом появился в моей жизни задолго до того, как в нем зажегся свет. Я знала каждую трещину в его облупившихся стенах, каждую прореху в заборе, сквозь которую проглядывал заросший бурьяном двор. Целыми днями я смотрела на него из окна нашей белоснежной дачи, и он казался мне черной дырой в безмятежной ткани поселка, куда проваливалось что-то важное, чего я еще не понимала. Лето 1978 года обещало быть таким же, как все предыдущие – томительным, правильным, наполненным запахом смородинового варенья и звуками маминой швейной машинки...

Виктория увидела Даниэля в первый день после каникул, когда сентябрьское солнце еще грело по-летнему, а в коридорах школы пахло свежей краской и новыми учебниками. Она стояла у окна на третьем этаже, листая телефон, а он поднимался по лестнице – высокий, с темными волосами и таким взглядом, что она забыла, что хотела написать подруге. Ей было пятнадцать, ему – шестнадцать. Даниэль перевелся из другой школы после того, как его отца осудили за экономические преступления. История гремела по местным новостям, фамилию их семьи обсуждали в каждом дворе...

Первую женщину он соблазнил в семнадцать лет, и это была жена директора завода. Последнюю – в сорок пять, и это была министерша. Между ними были сотни других, и каждая считала себя особенной. Он умел это – заставлять женщин чувствовать себя единственными, пока искал следующую ступеньку наверх. Его звали просто. Обычное советское имя, каких тысячи. Обычная биография – рабочий поселок под Горьким, мать-прачка, отец сгинувший неизвестно где. Никаких связей, никакого образования, никаких перспектив. Только одно преимущество – лицо...

Кулинарная книга пахла корицей и чем-то еще – чем-то горьким, что невозможно было определить. Я держала ее в руках и не понимала, смеяться мне или плакать. Старшей сестре досталась квартира в центре, средней – дача и золотые украшения, а мне – потрепанная тетрадь в клеенчатой обложке, исписанная мелким маминым почерком. – Это все? – переспросила я у нотариуса. Он кивнул, не поднимая глаз. Сестры молчали, и в их молчании читалось облегчение. Они получили то, что можно продать, обменять, чем можно гордиться...

Виктор Сергеевич понял, что его жизнь рухнула, когда увидел Галину в очереди за продуктами. Она стояла в затёртом пальто, с авоськой в руке, и пыталась отсчитать мелочь на батон хлеба. Не хватало трёх копеек. Продавщица смотрела с раздражением. Галина краснела, извинялась, готова была положить хлеб обратно. Виктор шагнул вперёд, протянул трёшник, сказал: "Возьмите". Она подняла на него глаза – тёмные, огромные, испуганные – и он провалился в них навсегда. Это было безумием. Виктору было сорок два года, он был главным врачом районной больницы, заслуженным специалистом, человеком с репутацией...