Тени слов

О, великое таинство награждения! Еще один акт государственного лицедейства, где медали вручают тем, кто и так уже давно является живой медалью — медалью за усердное служение пошлости. Смотрю на эти сияющие лица лауреатов, на эти ордена, приколотые к груди, словно знаки отличия за победу в конкурсе на самое громкое падение вкуса, и меня охватывает не то чтобы недоумение, а знакомая тошнота от абсурда. Власть, эта вечная сиделка при трупе культуры, решила наконец-то выдать ей похвальный лист за хорошее поведение...

Шёл гражданин Пётр Николаевич по улице и нёс в руке сетку с одним апельсином. Шёл он и думал: «Вот интересно, почему в сетке один апельсин? Куда девались остальные? И была ли сетка вообще?» Тут он споткнулся о собственную тень, которая внезапно выскочила из-за угла и легла поперёк тротуара. Пётр Николаевич грохнулся на мостовую и перестал думать об апельсине. А потом встал. Отряхнул пальто. Посмотрел на ноги. На правой ноге был сапог, на левой тоже сапог. «Всё в порядке, – подумал Пётр Николаевич, – сапоги на месте...

Они собрались в квартире, которая пахла пылью, дешевым портвейном и тлением неопубликованных рукописей. Воздух был густой, спертый, пропитанный испарениями невоплощенных замыслов и тонкой, едкой завистью. Их было трое: Сигизмунд, с лицом, изъеденным тайными пороками и философскими умствованиями; Вадим, чья борода казалась гнездом, из которого давно улетели все живые мысли; и юная Вероника, с глазами-пустошами, жаждущими заполниться чужим безумием. Они говорили о Боге. Вернее, они пережевывали Бога, как старую, давно безвкусную жвачку...

Проснулся от того, что голова раскалывается. Не от вчерашнего джина, хотя и он тоже постарался. Нет, от воя сирены за окном. Опять учения. Или не учения. Уже и не разберешь. В зубах привкус медной проволоки и вселенской тоски. Потная простыня прилипла к спине. На тумбочке мигало проклятое яйцо – правительственный мессенджер MAX. Сунул его в стакан с водой – замолчал. Маленькие радости бытия. Потом вспомнил. Сегодня число. День, когда на карточку капает та самая копеечка, за которую я месяц оттирал унитаз в «Макдональдсе», пока его не перезакрыли за «недружелюбный интерьер» во «Вкусно и Точка»...

Бывало, в отрочестве, когда солнечный луч, преломившись в граненом подвеске люстры, отбрасывал на стену радужную запятую, я внезапно ощущал странное головокружение. Это был не порок вестибулярного аппарата, но скорее внезапная утрата равновесия бытия. Стена, казалось, теряла свою шершавую достоверность, становясь лишь экраном, на который проецируется некий замысловатый фокус. И я, зритель, единственный в этом зале, на миг прозревал ниточки, на которых танцуют куклы, и холодный глаз объектива в щелочке между складками кулис...