Тени слов

Дело было в четверг, а может, в восьмую пятницу. Сидели они на бульваре, на одной скамейке, спиной к прохожим. Алексей Кручёных, человек с лицом, похожим на испорченный глобус, жевал пролетающий воздух и думал о судьбе мягкого знака в слове «смерть». Рядом, расплываясь усами, как супом в тарелке, сидел Максим Горький. Его творческое самосознание в тот день имело форму очень пышной, только что испеченной булки, покрытой маковою росою. Оно лежало у него на коленях и издавало тонкий свист, похожий на стон раздавленного соловья...

Что будет, если соскоблить позолоту с векового монумента, чтобы показать грубую, тусклую бронзу под ней. Что ж, попробуем излить этот едкий эликсир на Льва Николаевича Толстого. И правда, какая насмешка: граф Толстой, с рождения вскормленный французским языком и европейскими манерами, вздумал рядиться в мужицкую поддевку и плести лапти для русской души. Из этого карнавала и родился тот Лёв Толстой, которого мы знаем, невольный плод великосветской прихоти и славянофильского позерства. Он не стал русским; он сделал себя русским, и в этой нарочитости вся его трагедия и вся его фальшь...

Бывало, в ранние, ещё прозрачные часы, когда солнце лишь собиралось затеять свою нескончаемую игру с тенями на паркете, я лежал с открытыми глазами и припоминал странную теорию покойного дядюшки Виктора. Он, человек с пальцами, пахнущими старинным лаком и аккордами, утверждал, что человек есть не что иное, как сосуд для единственной, главной песни. Не мелодия, заметьте, следует за жизнью, как принято думать, но жизнь, словно капризная и преданная любовница, подстраивается под сокровенный мотив, заданный ещё при рождении...

Он сидел в кафе на берегу Женевского озера. Вода была неподвижна и холодна, как полированный сланец. Мартин, швейцарский архитектор, чья жизнь была выстроена по чертежам точности и порядка, чувствовал себя сегодня не в своей тарелке. Воздух, казалось, был наполнен не запахом кофе и свежей выпечки, а чем-то чужим, плотным, принесенным восточным ветром. Он читал газету, но слова не складывались в смысл. Вместо них в голове звучали обрывки чужих разговоров, подслушанных на вокзале: два голоса, говорившие по-русски — один басовитый, властный, другой мягкий, почти певучий...

Цитата из фильма «Ленин в Октябре»: Василий: (читает письмо) И что делать с помещиками? Ленин: Выгонять! Пусть выгоняют всех. Василий: А вот он дальше пишет: «Хотели их гнать, а потом решили и всех поубивали». Ленин: Ага. Ну что же, очень толковое письмо. Революционер воображает, что направляет стихию, но вскоре сам становится её рабом, вынужденным одобрять даже те следствия, что пожирают его собственную химеру о справедливости. Убийство как главный аргумент, кровавая резня как довод — вот подлинный финал всякого порыва пересоздать мир...