Тени слов

О, великое таинство награждения! Еще один акт государственного лицедейства, где медали вручают тем, кто и так уже давно является живой медалью — медалью за усердное служение пошлости. Смотрю на эти сияющие лица лауреатов, на эти ордена, приколотые к груди, словно знаки отличия за победу в конкурсе на самое громкое падение вкуса, и меня охватывает не то чтобы недоумение, а знакомая тошнота от абсурда. Власть, эта вечная сиделка при трупе культуры, решила наконец-то выдать ей похвальный лист за хорошее поведение...

Шёл гражданин Пётр Николаевич по улице и нёс в руке сетку с одним апельсином. Шёл он и думал: «Вот интересно, почему в сетке один апельсин? Куда девались остальные? И была ли сетка вообще?» Тут он споткнулся о собственную тень, которая внезапно выскочила из-за угла и легла поперёк тротуара. Пётр Николаевич грохнулся на мостовую и перестал думать об апельсине. А потом встал. Отряхнул пальто. Посмотрел на ноги. На правой ноге был сапог, на левой тоже сапог. «Всё в порядке, – подумал Пётр Николаевич, – сапоги на месте...

Они собрались в квартире, которая пахла пылью, дешевым портвейном и тлением неопубликованных рукописей. Воздух был густой, спертый, пропитанный испарениями невоплощенных замыслов и тонкой, едкой завистью. Их было трое: Сигизмунд, с лицом, изъеденным тайными пороками и философскими умствованиями; Вадим, чья борода казалась гнездом, из которого давно улетели все живые мысли; и юная Вероника, с глазами-пустошами, жаждущими заполниться чужим безумием. Они говорили о Боге. Вернее, они пережевывали Бога, как старую, давно безвкусную жвачку...

Проснулся от того, что голова раскалывается. Не от вчерашнего джина, хотя и он тоже постарался. Нет, от воя сирены за окном. Опять учения. Или не учения. Уже и не разберешь. В зубах привкус медной проволоки и вселенской тоски. Потная простыня прилипла к спине. На тумбочке мигало проклятое яйцо – правительственный мессенджер MAX. Сунул его в стакан с водой – замолчал. Маленькие радости бытия. Потом вспомнил. Сегодня число. День, когда на карточку капает та самая копеечка, за которую я месяц оттирал унитаз в «Макдональдсе», пока его не перезакрыли за «недружелюбный интерьер» во «Вкусно и Точка»...

Бывало, в отрочестве, когда солнечный луч, преломившись в граненом подвеске люстры, отбрасывал на стену радужную запятую, я внезапно ощущал странное головокружение. Это был не порок вестибулярного аппарата, но скорее внезапная утрата равновесия бытия. Стена, казалось, теряла свою шершавую достоверность, становясь лишь экраном, на который проецируется некий замысловатый фокус. И я, зритель, единственный в этом зале, на миг прозревал ниточки, на которых танцуют куклы, и холодный глаз объектива в щелочке между складками кулис...

Отлично. Сидим мы как-то на табурете, едим булку с изюмом. Вдруг – телефон запиликал. А на телефоне – приложение MAX. Не я его туда ставил, оно само, знаете ли, объявилось, как прыщ на носу перед свиданием. Открываю. А там ничего нет. Нет, вообще: ни кнопок, ни меню, ни рекламы про то, как увеличить что-то там. Пустота и белый экран. Я уже стучать по нему начал, трясти, думал, глюк. А оно вдруг пишет: «Не тряси. И без того тошнит». Я так и сел. Булка на пол упала, изюм высыпался, как муравьи разбежался...

Смерть Счастливый случай пришёл ко мне не в образе ангела с позолоченными крыльями, не в виде внезапного наследства от ненавистного дядюшки и даже не в форме улыбки прохожего, в которой угадывалось бы обещание будущего блаженства. Нет. Он явился ко мне в самом своём чистом, незапятнанном лицемерием виде — в образе собственного конца. Это было банальное утро, столь же серое и бесперспективное, как и все предыдущие. Мир, этот измождённый актёр, в тысячный раз разыгрывал один и тот же спектакль под...

Его звали просто — Смарт-Чел. Не потому, что он был умным. «Smart» в его случае было маркой устройства, серийным номером, вытравленным лазером на подкорке. Он был человеком нового поколения — с предустановленной ОС «Сознание 9.1», пожизненной подпиской на пакет «Оптимизированная реальность» и встроенным антивирусом «Критическое мышление Pro», который исправно блокировал любые незаконные мыслительные процессы. Каждое утро Смарт-Чел просыпался от нежного вибросигнала, который шел не от будильника на тумбочке, а из глубины его височной доли...

Иван сидел на пне, что посреди ржаного поля, и слушал музыку. В ушах у него торчали саженцы-наушники, белые, пластиковые, проросшие прямо из слуховых проходов и тянущиеся тонкими проводами-побегами к смарт-картофелине, теплой и пульсирующей у него в руке. Музыка лилась густо, как патока из прорванного бидона. Это был не мотив и не ритм, а нечто иное. Что-то между всхлипом раскалываемого пополам керамзитного блока и скрипом несмазанных ворот в райский сад. Иван понимал это. Его лицо, похожее на слегка обугленную лепешку, расплывалось в блаженной улыбке...

Они собрались в гостиной, вокруг самовара, который был холоден, как пепел космоса. Самовар этот не грел, он впитывал тепло, вытягивая его из душ, собравшихся вокруг, и превращая в тихий, беззвучный визг. Иван Степанович сидел, вглядываясь в щель между портретом предка и стеной. Из щели сочилась та самая Мысль, которая и привела всё в движение. Мысль о том, что всё не так. — Вещи, — начал он, и его голос прорвал плотную завесу обыденности, как нож вспарывает брюхо рыбы, — они смотрят на нас. Стол знает, что он не стол...

Артём кликал на кнопку «Принять правку» с чувством глубокого, почти метафизического самоуничижения. Правку прислал клиент, некий Денис Сергеевич, владелец сети кофеен «Зерно Истины». Денис Сергеевич требовал заменить в тексте для рекламного баннера слово «эксклюзивный» на слово «уникальный». Артём, который считал себя адептом четвёртого измерения искусства — того, что beyond визуального ряда, beyond концепта, в зоне чистого смыслового резонанса — теперь вручную менял «эксклюзивный» на «уникальный»...

Солнце было не светилом, а огромным полированным диском из желтой яшмы, подвешенным в безжалостно синем, пустом небе. Оно не согревало, а прожигало всё насквозь, выжигая из мира все полутона, оставляя лишь контуры и жгучую боль. Кайто стоял неподвижно у окна своей комнаты, и лучи этого солнца падали на его обнаженный торс, касаясь кожи, как раскаленные иглы. Его тело было его крепостью и его темницей. Каждый мускул, вылепленный часами утомительного, почти ритуального труда в душном спортзале, был кирпичом в стене его воли...