Различия с привкусом любви

Тишина, наступившая после разговора с Максимом, была особого свойства. Это была не пустота, а густая, тяжёлая субстанция, в которой плавали обломки моей уверенности в себе. Если моя память мне лжёт, значит, правду нужно искать вне меня. В цифровых следах, которые я оставляла, сама того не ведая. Я решила подойти к этому как к настоящему архивному поиску — методично, без эмоций. Я создала на компьютере папку «Расследование» и начала копировать туда всё, что могло быть уликой. Первым делом — фотографии...

После больницы мир не встал на место. Он лишь раскалывался на всё более мелкие, нестыкующиеся осколки. Я пыталась вернуться к рутине, как к спасательному кругу — что-то знакомое, что могло бы удержать меня на плаву в этом море странностей. Бюро переводов, где я работала удалённо, моя тихая квартира с видом на серые крыши, вечерний чай у окна. Казалось, стоит лишь погрузиться в привычный ритм, как тревога отступит, а все необъяснимые события сотрутся, как дурной сон. Но реальность упрямо демонстрировала обратное...

Утро первого января началось не с похмельной головной боли и не с ленивого потягивания в кровати. Оно началось с пронзительного, неумолимого трезвона телефона, резанувшего по тишине, которая после полуночи казалась такой глубокой. Я вздрогнула, сбросила с себя одеяло — я так и не легла, промучившись ночь вопросами, — и схватила трубку. На дисплее светилось неизвестное число. «Алло?» — мой голос прозвучал хрипло от бессонницы. «Лизавета Сергеевна?» — официальный, спокойный мужской голос. — «Говорит дежурный врач приёмного отделения городской больницы №7...

Тишина. Она была самым громким звуком в моей квартире в ту ночь. За окном, конечно, взрывались хлопушки и грохотали салюты, но это был чужой шум, фон для моего личного безмолвия. Встречать Новый год одной — решение осознанное. Никаких вымученных улыбок за столом, никаких тостов «за счастье», которого пока нет. Только я, бокал терпкого красного и странное, щемящее чувство подведения итогов, которые подводить было как-то… страшно. Вместо этого я решила навести порядок. Не в жизни — с этим как-нибудь потом...

Тягостная пауза, последовавшая за молчанием Анны, казалось, вот-вот будет прервана холодным вердиктом дяди Павла. Его взгляд, скользнув по испуганному лицу жены, по безразличным позам дочерей, на мгновение задержался на Анне — в нём читалось раздражение от её нежелания говорить, её непонятной, с его точки зрения, пассивности. Возможно, он уже готов был вынести внутренний приговор, списав её молчание на ту же робость или недомыслие, что и у других. Но в этот момент в комнате раздался голос, которого...

Семейный совет, на который дядя Павел созвал всех обитателей «Тихого Берега», напоминал не собрание родственников, а заседание чрезвычайной комиссии по расследованию крупной аварии. Кабинет, обычно пахнущий кожей и сигарами, сегодня был наполнен запахом страха и неловкости. Дядя Павел восседал за своим массивным столом не как отец, а как судья и следователь в одном лице. Его пальцы медленно постукивали по стопке документов, составлявших «дело об оранжерее». Тётя Вера сидела напротив, похожая на приговорённую, её глаза были красны от слёз и бессонницы...

Обратный отсчёт до возвращения дяди Павла вёл весь дом, но каждый — со своей мерой трепета. Для тёти Веры это был день Страшного суда, которого она боялась больше всего на свете. Она провела утро в нервной лихорадке, пытаясь придать себе и дому вид благополучия, но черное пятно обгоревшей оранжереи, зиявшее за окнами, было приговором, который не скрыть. Для Кати и Алины, вернувшихся из Лондона с чемоданами новых впечатлений и нарядов, предстоящая встреча с отцом была лишь досадной формальностью перед тем, как похвастаться трофеями и вновь погрузиться в привычную жизнь...

В те тяжёлые, наполненные запахом гари и тревожным ожиданием дни, почта в «Тихом Береге» приносила лишь неприятные известия: официальные запросы, счета, холодные письма от адвокатов страховой компании. Каждый конверт, который Анна, теперь уже привычно разбирая корреспонденцию, клала на серебряный поднос тёте Вере, был похож на новый камень, ложащийся на и без того согнутую спину хозяйки. Поэтому, когда среди этих глянцевых, безликих конвертов она увидела простой, чуть помятый конверт из плотной чертёжной...

В тот момент, когда паника парализовала всех взрослых, инстинкт самосохранения и холодный разум включились у тех, от кого этого меньше всего ожидали. Пока Виктор орал на своих перепуганных спутников, а тётя Вера застыла в ступоре на террасе, Анна вырвала руку из ледяной хватки Арсения и рванулась не от огня, а к дому. Её мысли работали с бешеной скоростью. Вода. Нужно много воды. Но от оранжереи до колодца далеко, а садовый шланг едва ли достанет. Пока взрослые мечутся, огонь будет распространяться...

Ночь, последовавшая за разговором в зимнем саду, была для Анны самой долгой и мучительной. Она провела её не в постели, а у окна своей комнаты, уставившись в тёмный, непроглядный сад. В голове, словно на качелях, раскачивались две противоположные силы. С одной стороны — заманчивый, яркий мираж, нарисованный Виктором: независимость, деньги, признание, возможность разом изменить свою судьбу, стереть клеймо «бедной родственницы». Этот образ манил с почти гипнотической силой, особенно в тишине ночи, когда голос страхов звучит громче всего...

Вихрь бесцеремонного веселья, устроенный Виктором, постепенно начал менять свою тактику. После открытого противостояния в библиотеке он, видимо, понял, что лобовая атака на устои «Тихого Берега» наткнулась на неожиданно твёрдую стену в лице двух подростков. И тогда его стратегия сместилась — из грубого захватчика он попытался превратиться в тонкого манипулятора. Его внимание, которое раньше скользило по Анне как по части интерьера, внезапно сфокусировалось на ней с непривычной интенсивностью. Он начал её «замечать»...

Возмущение, как кислота, разъедало Арсения изнутри. Он, привыкший отступать в тень, прятать чувства за страницами книг и приступами кашля, наблюдал за происходящим в доме с нарастающим, тихим ужасом. Но когда до него дошёл слух о готовящейся «стимпанк-вечеринке» в библиотеке, что-то в нём надломилось. Библиотека была не просто комнатой — это была святыня, последний оплот разума в охваченном хаосом доме, их общее с Анной убежище. Угроза её осквернения стала последней каплей. Однако его природа не позволяла бурного протеста, криков или сцен...