Лана Ланская︱Мастерская прозы

Ольга стояла у кассы супермаркета и смотрела на экран терминала. 8 347 рублей. Она достала карту, приложила. "Недостаточно средств". Кассирша терпеливо ждала. За спиной Ольги выстроилась очередь — предновогодний ажиотаж, все закупаются...

Надя шла по вечерней улице, переминая тяжёлые пакеты из руки в руку. Осень выдалась сырая — дождь не прекращался уже неделю, и асфальт блестел чёрными лужами под фонарями. Ноги в промокших туфлях скользили, в одном пакете что-то хрустнуло — наверное, яйца. Надо было взять такси, но она пожалела денег. Кредит за квартиру ещё пятнадцать лет платить, каждая тысяча на счету. В супермаркете купила курицу, картошку, сметану. Игорь вчера намекал, что соскучился по её фирменной запечённой картошке с румяной корочкой — той самой, которую она делала в первые месяцы их совместной жизни...

Что больше всего бесит работающую женщину? Не усталость. Не начальник-самодур. И даже не пробки по дороге домой. Хуже всего — прийти после тяжёлого дня и увидеть мужа, который весь день провёл на диване, но при этом жалуется, что голоден. Алёна это чувство знала отлично. Семь лет знала. И в тот вечер что-то внутри неё щёлкнуло... Алёна едва переступила порог, как увидела угрюмое лицо мужа. Егор сидел на диване, уставившись в телефон, и даже не поднял головы. — Наконец-то явилась, — буркнул он. — Приготовь поесть, у меня желудок сводит...

— Мам, ну зачем мы вообще по этим салонам таскались? — Ксюша рыдает мне в плечо, вся распухшая от слёз. — Артём вчера сказал, что свадьбы не будет. Всё, конец! Обнимаю дочку, глажу по спине. А сама думаю — боже, как же это знакомо. Двадцать восемь лет прошло, а я до сих пор помню, как сама вот так же ревела. — Ксюш, слушай, — говорю я ей. — Я тебе никогда не рассказывала, да? У меня тоже свадьба сорвалась когда-то. Дочка подняла на меня глаза — красные, опухшие: — Правда? И что, тоже из-за его матери? — Нет, из-за сестры...

Марина смотрела на гору грязной посуды в раковине и чувствовала, как внутри медленно закипает что-то опасное. Часы на микроволновке показывали 01:43. Новый год наступил почти два часа назад, последние гости свалили полчаса назад, муж храпит в спальне, а она стоит тут, по локоть в жирной пене от моющего средства с ароматом арбуза. Двенадцать человек. Она накормила двенадцать человек. Они наелись, нагадили и уехали. А она осталась с этим. Марина взяла очередную тарелку — на ней застыли остатки салата "Мимоза"...

Наталья вернулась с ночной смены усталая. Ноги гудели, спина ныла, в висках стучало. Двенадцать часов в реанимации — это не шутки. Три тяжёлых больных, один умер под утро. Она делала массаж сердца двадцать минут, пока не приехала бригада...

Телефон завибрировал на столе. Марина глянула на экран и почувствовала, как внутри всё сжалось. Людмила Петровна. Опять. Она даже читать не стала — и так ясно, что там написано. Либо «мы сегодня к вам заглянем», либо «испекла пирожки, принесу попробовать», либо «свободны с Аллочкой, посидим вечерком». Марина закрыла глаза, досчитала до десяти и открыла сообщение. «Дорогие, мы с Аллочкой сегодня свободны! Придём часиков в семь, посидим, чайку попьём. Ждите!» Ждите. Даже не «можно ли», не «если не против»...

Если бы кто-то спросил меня ещё вчера, какой на вкус мой брак, я бы ответила без колебаний: как хороший портвейн. Насыщенный, глубокий, с терпким послевкусием надежности. Пятнадцать лет — не двадцать пять, конечно, но достаточно, чтобы научиться читать друг друга по полувздохам. Мы с Игорем познакомились на книжной ярмарке. Я переводила там синхронно для какого-то французского издателя, он сидел в зале и делал заметки — готовил аналитику для инвестфонда. После доклада подошёл, заговорил по-французски с жутким акцентом, но с такой искренней увлечённостью, что я рассмеялась...

Алине было под тридцать. Она работала менеджером в небольшой торговой компании — рутинная работа с документами, поставщиками и вечными отчётами. Снимала однушку на окраине города, ездила на работу на метро, по вечерам смотрела сериалы или читала. Иногда встречалась с подругами в кафе, но это случалось всё реже — у всех своя жизнь, семьи, дети. Личная жизнь как-то сама собой застопорилась. После нескольких неудачных отношений Алина решила, что не будет торопиться и найдёт кого-то, когда придёт время...

Даша стояла в холле роддома, прижимая к груди свёрнутый розовый конверт с новорождённой дочкой. Ноги гудели после бессонной ночи, в висках пульсировала тупая боль, а в душе — липкая пустота. Рядом суетилась санитарка, тётя Вера, добрая женщина с усталыми глазами и вечно сбившимся платком на голове. — Дашенька, миленькая, — не унималась она, заглядывая девушке в лицо, — ты мужу-то точно сказала, что сегодня выписываетесь? Может, он в пробке застрял? Или перепутал время? Даша молчала, стараясь не...

Татьяна открыла дверь и замерла. На пороге стояли родители с двумя чемоданами. Отец, Анатолий Семёнович, опирался на чемоданы, мать, Валентина Анатольевна, кутала шарфом шею и держала пакет с продуктами. На улице был мороз, минус пятнадцать. Их лица красные от холода. – Таня, можно войти-то? – спросила мать. – Что случилось? – Пустишь? Замёрзли совсем. Татьяна отступила. Родители зашли, сняли куртки. Отец поставил чемоданы в прихожей – старые, потёртые, с облезлой кожей. Мать сняла шарф, потёрла руки...

В детстве Зоя думала, что все папы уходят. Просто в один день они есть, а на следующий – нет. У Маринки из соседнего подъезда папа ушёл, когда ей было три. У Лёшки с первого этажа – когда четыре. У Зои – когда пять. Она помнила его смутно. Высокий. Добрые карие глаза, вроде. Запах табака и одеколона. И то, как он читал ей сказки на ночь, меняя голоса для каждого персонажа. Потом его не стало. Мать ничего не объясняла. Работала с утра до вечера – медсестрой в поликлинике днём, нянечкой в садике на продленке по вечерам...